Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

Субботними вечерами в салуне войну Линкольна уже много месяцев как предавали анафеме.

А нынче долговязый и нескладный президент со своими республиканцами и богатыми дружками-аболиционистами вздумали заставить их сражаться за этих проклятых ниггеров, нравится им это или нет.

– Мы, трудовой народ, станем пушечным мясом. Но не сынки богатеев-аболиционистов! О нет! Они посылают бедняка подыхать за них – или плати и оставайся дома. Вот что делает Линкольн!

Вчера чаша терпения переполнилась. В лотерее выпало больше тысячи имен. Жеребьевка прошла довольно мирно, но к вечеру люди получили возможность сравнить имена и подвести итог. Минувшим вечером в салуне могло показаться, что каждый знал как минимум троих или четверых.

– Конал, племяш мой! – бушевал один. – У него на следующей неделе свадьба… Позорище!

– Малыш Майкл Кейси, который и кролика не подстрелит с пяти ярдов? Он и недели не протянет! – вторил сосед.

Одни бранились, другие пребывали в безмолвной ярости. В конце вечера, поднявшись в спальню к жене, Шон вынес вердикт:

– Принца Уэльского я еще мог спасти, но будь уверена, если бы нынче в салун явился Авраам Линкольн, я был бы бессилен. Его бы вздернули.

А завтра, с утра в понедельник, призыв возобновится.

Бродвей был тих, они с Гудзоном продолжали путь. Сияло солнце. Они пересекли Канал-стрит. По-прежнему никакой бучи, но Шон знал, что эта тишина мнимая. Благополучно доставив Гудзона на Принс-стрит, он сказал ему на прощание:

– Из церкви сразу же бегом в салун. А когда будешь дома, поставь на ставни брусья.

От Принс-стрит он зашагал на север. Немного погодя свернул направо, прошел квартал и зашагал по Бауэри. По пути он оставался бдительным. Людей по-прежнему было мало. На Восточной Четырнадцатой он снова свернул направо и пошел по Ирвинг-плейс в Грамерси-парк.

Он давно уже не бывал у Мастеров. Его родство с Мэри перестало быть тайной, и он иногда ее навещал. Все знали, что ему ничего не стоило взять сестру под крыло, но Мэри вполне устраивало ее положение. Он был бы рад увидеть ее замужем, но она запретила ему вмешиваться, и он рассудил, что она достаточно зрелая женщина, чтобы знать, чего хочет.

Иногда Шон встречался с Фрэнком Мастером. Он давно отплатил Мастеру за его доброе отношение в 1853-м, предложив купить кое-какую недвижимость, которую мэр распродавал по дешевке. А годом позже Мастер, случайно встретив его на Саут-стрит, сделал очередной любезный жест.

– Я знаю парня, который может принять еще одного инвестора в маленьком предприятии, – сообщил он Шону. – Навар может быть неплохой, если вы не боитесь немного рискнуть.

Шон колебался не дольше секунды. Его кредо было доверять людям.

– Мне это интересно, – ответил он.

Шон вынул из сейфа солидную сумму, чтобы вложиться в это дело, а через несколько месяцев положил втрое больше. С тех пор они с Фрэнком Мастером время от времени оказывали друг другу небольшие услуги. Если на то пошло, он тайно отблагодарил Мастера буквально на днях.

Шон подошел не к черному, а к парадному входу. Он считал это обязательным для себя. Вышла горничная, но на его вопрос ответила, что Мэри нет дома.

– Она поехала с подругой на Кони-Айленд. Пробудет там всю неделю.

Он знал об этих планах, равно как и о том, что поездка была отложена. Его слегка раздосадовало, что Мэри не сообщила ему об отъезде. С другой стороны, Шон был рад, что она уехала из города в столь напряженный момент. И он уже собрался уйти, когда за горничной возникла миссис Мастер и пригласила его в дом. Он шагнул из яркого солнечного света в сумрачный холл.

– Доброе утро, мистер О’Доннелл, – произнесла Хетти. – Боюсь, Мэри нет.

– Я знал об их поездке, – ответил Шон, – но не думал, что они уже уехали.

Миссис Мастер была не из тех женщин, которые ему нравились. Привилегированная евангелистка, ярая аболиционистка, проклятая республиканка. Он не удивился, когда узнал, что она вошла в число девяносто двух леди, образовавших комитет по улучшению городской санитарии. Возможно, от них была какая-то польза. Плевать он хотел.

Но она была другом Мэри, и больше его ничто не интересовало.

– У меня есть их адрес, – сказала Хетти. – Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет, не думаю. – Шон чуть помедлил. – Миссис Мастер, я пришел, потому что мне кажется, нас ждут неприятности.

– Вот как? Какие неприятности, мистер О’Доннелл?

– Уличные беспорядки. Хочу ошибиться, но я собирался попросить ее быть осторожнее. Как и вас с мистером Мастером, – добавил он.

– Вот как, – повторила она. Когда Шон привык к полумраку в холле, он отметил необычную бледность Хетти и покрасневшие глаза, словно она плакала. – Если вдруг увидите моего мужа, предупредите его, пожалуйста. Даже… – Она чуть замялась, и он увидел в ее глазах отчаяние. – Сугубо для моего спокойствия – скажите ему, чтобы шел домой.

Отель «Сент-Николас инн» был огромным. Его беломраморный фасад доминировал над целым кварталом между Брум-стрит и Спринг-стрит на западной стороне Бродвея. Шесть этажей, шестьсот номеров. Роскошь высшей пробы. Здесь селились состоятельные туристы, а их нью-йоркские друзья с удовольствием встречались с ними в обшитых панелями холлах за чаепитием под расписанными фресками потолками и при свете газовых люстр.

Посему никто не обратил бы внимания на нью-йоркского джентльмена, навещающего гостей. И Фрэнк Мастер находился в отеле «Сент-Николас инн» с полудня субботы.

Гостья, к которой он пришел, тоже жила в городе. Ее звали Лили де Шанталь – по крайней мере, теперь. Родившись тридцать три года назад в Трентоне, Нью-Джерси, она получила имя Этель Кук, но псевдоним, который она выбрала в пору, когда еще надеялась стать оперной солисткой, так нравился и ей, и окружающим, что она по возможности избегала пользоваться старым именем.

Мощные голоса иных успешных певиц сочетались с грандиозными телами, и голос Лили, возможно, немного недотягивал до первой лиги, зато с телом все было в полном порядке. Говорила она тихо, но с актерской выверенностью и без французского акцента, никто не угадал бы в ней уроженку Трентона, за исключением интимных минут, в том числе страстных. Поистине никто не сумел бы определить, откуда она родом.

В жизни Лили де Шанталь было всего пять серьезных любовников. Каждого она выбирала в надежде сделать карьеру. Первым и лучшим был импресарио, вторым – дирижер, а остальные были богатые бизнесмены. Конечно, первые двое имели немалый вес в опере. Фрэнк Мастер посещал оперу, но и только. То, что она положила на него глаз, объяснялось, наверное, ее осознанием того, что пора перейти к иным страховым средствам.

Нужно признать: если уж Лили была вашей, то уделяла вам все внимание, а оно того стоило. Вдобавок она всегда была веселой, часто нежной, а иногда представала беззащитной. Все бывшие любовники остались ее друзьями. У нее было бы все, чего ни пожелай, когда бы не слабоватый голос.