Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

Джеральд воспользовался случаем за горячим, когда лорд Риверс спросил, знакома ли она с милейшим ньюйоркцем, проживающим ныне в Англии.

– Мистер Крокер, у него поместье в Суррее, – пояснил он.

Довольно удивленная, она ответила:

– В Нью-Йорке все знают мистера Крокера.

И Джеральд решил вставить словечко.

– В прошлом году, отец, когда я посещал Нью-Йоркский яхт-клуб, – произнес он чуть громче, чем нужно, – мне сказали, что он был связан с Таммани-холлом и сбежал за океан, чтобы не угодить за решетку.

Джеральд Риверс проявил некоторую бестактность, но был совершенно прав. Если Босс Твид попался на огромной растрате, то его преемник Крокер продолжал себе трудиться, пока жалобы не слились в такой хор, что он предпочел на время отправиться за океан. Мысль о том, что он живет в Англии как солидный сельский джентльмен, и впрямь забавляла.

– Это правда? – спросила у Шона леди Риверс.

Но Шон и сам был слишком близок к Таммани-холлу, чтобы рубить под собой сук.

– Таммани-холл – сложная организация, – осторожно сказал он. – Это очень важный политический механизм, с ним нужно обращаться осмотрительно.

– Так-так, – произнес Риверс со знанием дела.

Аристократы явно уважали политику. Но юный Джеральд Риверс еще не закончил.

– В Нью-Йорке я познакомился с Тедди Рузвельтом, замечательным малым, – сообщил он. – У него грандиозные планы по чистке нью-йоркской полиции. Я слышал, она насквозь коррумпирована.

– Она не совершенна, – уступил Шон и послал лорду Риверсу знающий взгляд. – У молодого мистера Рузвельта полно энергии, но он может обнаружить, что эта задача труднее, чем кажется.

– Но вы же не будете отрицать коррумпированность Нью-Йорка? – не унимался Джеральд.

Тогда Шон невозмутимо уставился через стол на молодого аристократа:

– Не буду. И боюсь, это длится уже двести тридцать лет. – Он чуть помедлил. – С тех самых пор, как британцы отобрали его у голландцев.

– Здорово сказано! – воскликнул лорд Риверс.

Им с женой очень понравилась эта скромная острота. А Мэри подумала, что Шоном нельзя не восхищаться. Он оценил этих английских аристократов и прекрасно понял, как вести себя с ними.

– Если говорить об американцах, с которыми мне хотелось бы встретиться в Лондоне, – продолжил Шон, оглядывая общество, и чертики плясали в его глазах, – то это очаровательная Дженни Джером, как ее некогда звали. Теперь она леди Рэндольф Черчилль. Я помню ее ребенком.

Ривердейлы переглянулись.

– Она красива, – уклончиво произнес его светлость.

– Но с изъяном? – спросила Мэри.

– Мисс О’Доннелл, у принца Уэльского свой круг, – сказала леди Риверс. – Мы не принадлежим к нему. Мы называем их выскочками. Леди Рэндольф Черчилль из их числа.

– Право слово, – подала голос Мэри, – в Нью-Йорке очень многие заводят любовниц.

– Ну, если в этом смысле, – ответила леди Риверс, – то выскочки веруют в полное равенство полов.

– Все равно Дженни Черчилль – замечательная женщина, – заметил его светлость и выдержал короткую паузу. – Поговаривают, будто ее отец, – он чуть понизил голос, – еврей.

– Похоже, но это не так, – заверил его Шон. – Джером – французское имя. Они из гугенотов. – Он хмыкнул. – В них может быть примесь индейской крови, но по линии жены.

– У Дженни есть дети? – спросила Мэри.

– Два мальчика, – ответила леди Риверс. – Мы виделись недавно со старшим, Уинстоном.

– Не всем он нравится, – встрял Джеральд и заработал суровый взгляд от отца.

– Это почему же? – спросил Шон.

– Говорят, он слишком нахальный, – пояснил Джеральд.

– В таком случае я расскажу вам историю, – отозвался хозяин. И он восстановил в памяти приход Леонарда Джерома во время Призывного бунта. Правда, он умолчал о том, что содержал тогда салун – «Салун О’Доннелла» стал его офисом, – но в остальном не покривил душой. – Итак, однажды он явился в мой офис и заявил: «Я ухожу защищать мое имущество от черни». – «Но как, Джером?» – спросил я. «У меня есть пулемет Гатлинга!» – воскликнул он. Я понятия не имею, где он разжился этой штукой, но Джером есть Джером. Это был уличный боец. Поэтому если юный Уинстон Черчилль нахален, то теперь вам понятно, откуда это берется. – Шон рассмеялся. – Молодой Уинстон Черчилль представляется мне истинным ньюйоркцем с сигарой в зубах!

Гостям понравилось, Шон их совсем приручил. Мэри расслабилась. За все это время она почти не прикоснулась к вину, но теперь осушила бокал. Все было в порядке. Она удовлетворенно смотрела на них и слушала вполуха, пока лорд Ривердейл не сказал:

– Когда Джеральд вернулся из Нью-Йорка, он привез мне фотографию города. Снято из бухты на закате, насколько я понимаю, на фоне Бруклинского моста. Замечательная работа. Из-за нее я сразу туда и отправился, едва сошел с корабля. – Он улыбнулся сыну. – Он просто молодчина.

– Отличный фотограф, – кивнул Джеральд Риверс. – Вы, может быть, слышали – Теодор Келлер.

И Мэри просияла. Сияние коснулось всех. Затем она посмотрела на брата. Если уж он так хорошо играл свою роль, то и она сумеет.

– Я не только слышала, но и лично уговорила Фрэнка Мастера взять под опеку его первую важную выставку. У меня есть несколько его работ.

– Так вы хорошо с ним знакомы? – восторженно спросил Джеральд.

– Больше с его сестрой, – ответила она не моргнув глазом и улыбнулась Шону. – Мой отец всегда покупал сигары в лавке их дядюшки.

В известном смысле это была чистая правда.

– А чем занимался ваш отец? – спросил Джеральд.

– Мой отец? – Мэри была так довольна собой, что не предвидела дальнейших расспросов. – Мой отец? – Она почувствовала, что бледнеет.

Кошмарное убожество их жилья, района Файв-Пойнтс и всего, о чем нельзя было говорить, внезапно наполнили ее холодным страхом. Взгляды родных приковались к ней. Что ей сказать, ради всего святого?

– А! – громко произнес Шон. – Он был еще тот персонаж!

Внимание сразу переключилось на него.

– Мой отец, – сказал Шон, – был инвестором. Как у многих инвесторов, доложу я вам, у него были удачи и неудачи, а мы никогда не знали, что нас ждет – обогащение или разорение. Но, – улыбнулся он искренне, – мы все еще здесь.

Мэри, чуть не пошедшая ко дну, всплывала на поверхность. Она завороженно смотрела на брата. Он не совсем солгал. Их отец, безусловно, любил называть свои ставки инвестициями, и у него бывали удачи и неудачи. Ей оставалось лишь восхищаться тем, что Шон с ловкостью виртуоза-пианиста каким-то образом соотнес его с Уолл-стрит, не сказав этого прямо. А фраза «Мы все еще здесь» явилась блестящим ходом. Конечно, они все еще были здесь, иначе бы не сидели за этим столом. Но это могло означать – и явно подразумевало – тот факт, что семейство никогда не разорялось и только богатело. Впрочем, брат еще не договорил.