Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

– У тебя счастливый вид, старый. Кто твой хозяин?

А он ответил:

– У меня нет хозяина. Я вольный.

И объяснил, что это значит.

Голландская Вест-Индская компания, которая годами раньше ввезла партии рабов и использовала их на многих общественных работах, как то: строительство форта, мощение улиц и тому подобное, предоставила землю некоторым из тех, кто трудился лучше и дольше других и посещал церковь, и сделала их вольными на определенных условиях дальнейшей службы. Они назывались вольноотпущенниками. Я спросил, много ли таких.

– Нет, всего несколько, – ответил он.

Некоторые жили неподалеку от стены, другие – дальше, на восточной стороне острова, а третьи обосновались за северной рекой в местности, которую называли Павонией. У меня было мало надежды на такую судьбу, но мне показалось, что вольным быть здорово.

Мне, правда, повезло попасть к добрым людям. Мингер ван Дейк был сильным и энергичным человеком, который любил торговлю и путешествия вверх по реке. Его жена была щедрая красивая леди. Она строго держалась Голландской реформатской церкви, пасторов и губернатора Стайвесанта. Она была невысокого мнения об индейцах и не любила, когда ее муж пребывал среди них.

Впервые попав в этот дом, я застал там кухарку и наемную служанку Анну. Ей оплатили проезд через океан, за что она обязалась отработать семь лет, после чего ей причиталась некоторая сумма денег и воля. Я же был просто рабом.

Мингер ван Дейк и его жена всегда пеклись о семье. Если и ссорились, то мы видели это редко; для них не было большей радости, чем собраться за столом всем семейством. Я работал в доме и много времени проводил с их детьми, а потому знал голландский почти не хуже, чем они сами.

С их сыном Яном мы были примерно одних лет. Он был ладным мальчуганом с копной каштановых волос. Похож на отца, но сбит покрепче – наверное, пошел в мать. Маленькими мы часто играли и всегда оставались друзьями. Что до его сестренки Клары, то она была милейшее дитя на свете – златовласая и синеглазая. Крошкой я возил ее на закорках, и даже в десять или одиннадцать лет она заставляла меня таскать ее на себе и при этом хохотала, уверяя, что хочет лишь меня подразнить. Я любил это дитя.

Я всегда был отличным бегуном. Иногда мингер ван Дейк устраивал нам забеги: ставил Яна передо мной, а маленькую Клару – почти у финишной черты. Яна я обычно обгонял, но, поравнявшись с Кларой, притормаживал и бежал сзади впритык, чтобы она, к ее великому восторгу, выиграла.

Некоторые голландцы жестоко обращались с рабами, но мингер ван Дейк и Госпожа всегда были ко мне добры. Когда я был мал, мне поручали только легкую работу. Когда подрос, мингер ван Дейк приспособил меня ко множеству дел. Я вечно таскал и волок то одно, то другое. Но выпорол он меня только раз, когда мы с Яном разбили стекло, и нам досталось поровну.

Мне было лет четырнадцать, когда мингер ван Дейк преуспел в делах и стал важной птицей. Все начали звать его Боссом, и я в том числе. С этого момента я так и буду его называть. Примерно в то же время Госпоже пришло в голову, что хорошо бы нарядить меня в ливрею и сделать слугой в большом доме. Босс посмеялся, но возражать не стал. Мне очень шла эта голубая ливрея, и я чрезвычайно гордился собой. А Госпожа научила меня отворять дверь гостям и прислуживать за столом, и мне это страшно понравилось. А она сказала: «Квош, у тебя красивая улыбка». Ну, я и старался улыбаться без устали и был у нее в фаворе, и у Босса тоже. Однажды к нам пришел старый пастор Корнелий, весьма влиятельный человек. Он был высок, неизменно в черном и, несмотря на возраст, держался очень прямо. Даже он похвалил мой вид, когда разговаривал с женой Босса. После этого я уже не мог ее огорчить. И думаю, что из-за этого доброго отношения возомнил о себе слишком много. Наверное, какое-то время я считал себя скорее наемным слугой, чем рабом. И часто прикидывал, что бы сделать, чтобы семья оценила меня еще выше.

Примерно через месяц после того визита Госпожа дала мне какое-то поручение, и я встретил старого пастора на улице, опять-таки в черном и в большой заостренной шляпе с широкими полями. Всего несколько дней назад я вбил себе в голову, будто способен возвыситься в глазах Босса и его родных, поскольку вспомнил слова чернокожего старика о том, что вольноотпущенникам разрешалось принять христианство и посещать голландскую церковь. И вот, увидев старого пастора, я подошел и очень почтительно произнес:

– Доброе утро, сударь.

А он ответил суровым взглядом, поскольку я отвлек его от дум, однако узнал меня и произнес:

– Ты раб ван Дейков.

– Да, сударь, – кивнул я. – И мне хотелось кое о чем спросить у вашего преподобия.

– Вот как? О чем же?

– Могу ли я вступить в лоно Церкви, – ответил я.

Некоторое время он смотрел на меня как громом пораженный:

– Ты хочешь стать членом моей паствы?

– Да, господин.

Он опять замолчал и только стоял, рассматривая меня холодно и задумчиво. Когда заговорил, его голос был тих:

– Я понимаю, чего тебе нужно. – (И я, будучи молодым и глупым, решил, что это к добру.) – Ты ищешь лучшей доли?

– Да, господин, – подтвердил я, испытав надежду и улыбнувшись лучезарно, как мог.

– Так я и думал, – буркнул он, скорее обращаясь к себе, и кивнул. – К пастве присоединяются из любви к Богу, а не ради награды.

А я, пожив с ван Дейками и зная, как воспитывались их дети, вообразил, будто немного разбираюсь в христианской религии. Я позабыл, что был рабом, а он – пастором, и вздумал спорить.

– Но это делают, чтобы избегнуть адского пламени, – возразил я.

– Нет. – (Мне показалось, что он не был настроен на беседы со мной, но как пастор счел своим долгом наставить даже раба.) – Кто пойдет в ад, а кто спасется, уже предрешено, – сказал он. – Благочестивые служат ради Господа, не для себя. – Затем он нацелил в меня палец. – Смирение, молодой человек, есть цена приобщения к Церкви. Понятно тебе?

– Да, господин.

– Ты не первый раб, который воображает, будто служение нашей Церкви ведет на волю. Но это недопустимо. Мы повинуемся Богу, потому что Он благ. Но не ради себя. – Теперь его голос стал громче, и какой-то прохожий оглянулся. – Бога не проведешь, молодой человек! – крикнул он мне, сверкнул глазами и пошел прочь.

Спустя несколько дней со мной заговорил Босс:

– Я слышал, ты побеседовал с преподобным Корнелием… – И он странно посмотрел на меня.

– Да, Босс, – ответил я, но впредь уже не заговаривал о религии.

А вскоре произошли события поважнее, чем спасение моей души. Летом, когда Босс отправился вверх по реке, прибыли англичане.

Я работал на кухне, когда вбежал Ян с новостями.

– Скорее, Квош! – позвал он. – Побежали к реке!