Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

Уильям и Эдмунд обсудили, удастся ли конвоям избегнуть в Атлантике немецких подлодок, и все задались вопросом, как долго продлится война. Затем Келлер заметил, что это трагедия не только в смысле людских потерь, но и культурная.

Как только Соединенные Штаты вступили в войну, в стране началась отвратительная антигерманская истерия. Все немецкое оказалось под подозрением. Закрывались немецкоязычные журналы, тогда как в Британии, напомнил Келлер, поста лишился даже лорд Ченселлор, который в минуту неосторожности обронил, что продолжает любить немецкую музыку и философию.

– А как быть со мной? – осведомился он. – Я из немцев и всяко не перестану слушать Бетховена и читать Гёте и Шиллера только потому, что идет война. Это абсурдно. Да я и немецкий знаю!

– В самом деле? – спросил Уильям.

– Да. Отец не мог связать и двух слов, но несколько лет назад я увлекся немецкой литературой и захотел читать в подлиннике, вот и начал брать уроки. Теперь говорю почти бегло.

Тут беседа переключилась на движение за трезвость, которое становилось все более назойливым и нетерпимым.

– Ненавижу эту публику! – с чувством сказал Чарли.

Отец улыбнулся и заметил, что оно и неудивительно. Келлер вежливо поинтересовался мнением Роуз.

– Мы принадлежим к Епископальной церкви, – невозмутимо ответила она.

Келлер не может не знать, что люди вроде нее не имеют никакого отношения к этим призывам ввести «Сухой закон» – все более громким и даже достигшим конгресса. Это затеяли методисты, баптисты, конгрегационалисты и прочие церкви, которые обслуживали совсем другие слои населения.

– Забавно то, – сказал Уильям, – что если «Сухой закон» примут, то нам, вероятно, придется сказать спасибо войне. Может быть, Епископальная и Католическая церкви его и не поддерживают, но самые ярые противники – пивовары, а все они в основном из немцев. А все немецкое, как вы справедливо заметили, Келлер, сейчас настолько не в чести, что их никто не желает слушать. Вот уж и правда абсурд.

А что хозяйка думает о женском избирательном праве?

– Женском избирательном праве? – Роуз помедлила. Дело Алвы Бельмон развивалось не без побед, хотя суфражистки притихли, так как вниманием общества завладела война. Роуз было тошно разделять взгляды Алвы Бельмон, но она нехотя буркнула: – Полагаю, его введут. Должны ввести.

Роуз видела, что хотя Уильям с пониманием отнесся к ее опасениям насчет Келлера, он все-таки счел историка интересным человеком. Ему захотелось узнать мнение Келлера о событиях в России. Тот удивил ее своим пессимизмом.

– Ситуация непредсказуема, – ответил он, – но если история чему-то учит, то мне страшно. Французская революция была прекрасна, но установила террор.

– По мне, так трагедия в том, – сказал Уильям Мастер, – что экономика России, несмотря на все трудности, стремительно развивалась, пока не началась война. Россия могла стать процветающей и благополучной страной.

Однако Келлер не согласился:

– Я не думаю, что царь сохранил бы власть. Как историк, могу предсказать кровавую бойню, но трудно винить русских в желании сменить правительство.

– Даже руками социалистов? – спросила Роуз.

Келлер подумал. Ему хотелось высказаться честно.

– Пожалуй, да, будь я на месте русских.

Роуз ничего не сказала. Умный ответ, но он ничуть не изменил ее мнения о политических предпочтениях Эдмунда Келлера. Однако Чарли не терпелось поглубже вторгнуться на эту опасную территорию.

– А как по-вашему, капитализм угнетает рабочих? – спросил он. – По-моему, угнетает.

Келлер замялся.

– Я полагаю, – миролюбиво произнес он, – что любая система, которая наделяет властью отдельный класс, претерпевает соблазн эксплуатировать слабых. Такова человеческая природа.

– Капиталистическая система – тирания, основанная на алчности! – объявил Чарли.

Его мать возвела очи горе. Отец улыбнулся и буркнул: «Напомни лишить тебя денег на карманные расходы». Но Келлер, будучи педагогом, не мог оставить постулат без должного рассмотрения.

– Всякое твердое убеждение может ослепить людей так, что они перестанут замечать другую реальность, – сказал он. – Вера в прибыль любой ценой может быть жестоким господином. Взять, например, тот кошмар на фабрике «Трайангл».

Роуз уставилась на него. Он что, серьезно вздумал напоминать о той забастовке? О том, как попытался опозорить ее на ланче у Хетти семь лет назад? Возобновить спор о девушках с фабрики, будучи гостем в ее доме? Что это – неслыханная бестактность или беспардонная агрессия?

– Тех девушек, – категорично заявила она, – использовали социалисты и революционеры. И это было отлично доказано на собрании в Карнеги-Холле.

Келлер на секунду опешил.

– О, – произнес он. – Прошу прощения, но я имел в виду не забастовку, а пожар.

Пожар на фабрике «Трайангл» имел последствия, которые хорошо запомнились всем. Ее хозяев Бланка и Харриса привлекли к суду, и разразился крупный скандал. Выяснилось, что выход с девятого этажа, где погибло столько народу, был заперт, а меры противопожарной безопасности не выдерживали никакой критики. Но даже после этого ее стандарты улучшились только благодаря вмешательству профсоюза.

– Я хочу сказать, – продолжил Келлер, – что хозяева, заботясь о прибыли, оказались настолько слепы к безопасности работников, что даже потеряли в огне кое-кого из родственников, да и сами могли сгореть.

– Ах, вы о пожаре? Понятно.

– Разве не жаль ту самую девушку?

– Девушку?

– Итальянку, которую вы привели на ланч. Анну Карузо. Я запомнил ее имя.

– А что с ней?

– Погибла на пожаре. Я обнаружил ее имя в списках погибших, которые напечатали в газетах.

– Я не знала.

– Мама! – воскликнул Чарли, глядя на нее и не веря своим ушам. Роуз почувствовала, что краснеет.

– Откуда мне было знать? – раздраженно вспылила она.

– Я в замешательстве, – сказал Чарли своему наставнику.

Роуз вперила взгляд в Эдмунда Келлера. Итак, он снова выставил ее дурой. На сей раз – перед родным сыном. Ей было ясно, что в скором времени тот будет уважать его гораздо больше, чем мать. Если раньше социалист мистер Келлер вызывал у нее неприязнь, то теперь она испытала к нему глубокое отвращение. Но виду не подала.

– Расскажите, мистер Келлер, о вашей работе в университете, – попросила она елейным тоном. – Вы пишете книгу?

Бургундское было превосходным. К тому времени, как горячее наполовину съели, дворецкий уже не раз наполнил бокал Эдмунда, и тот чувствовал себя как дома, разглагольствуя о своих изысканиях для книги о Греции и Риме. Чарли был очень доволен, его отец показал себя дружелюбным и интересным собеседником, и даже хозяйка, в чувствах которой он был не совсем уверен, слушала с неослабевающим вниманием. После короткого перерыва он решил поделиться секретом.