Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

После этих слов Госпожа обмякла на стуле.

– Было бы любезнее, если бы кто-нибудь просветил и меня, – сказала она тихо.

– Мы точно не знали, – ответил Ян.

– Это не так уж плохо, Грет, – бодро заявил Босс. – Генри – славный малый.

– Итак, Клара, – продолжила Госпожа, – ты рада-радешенька выйти за англичанина и оставить свою Церковь. Это для тебя пустяки?

– Я люблю его, – ответила Клара.

– Это пройдет, – сказала Госпожа. – Тебе известно, что в английском браке ты будешь почти бесправна?

– Я знаю закон.

– Клара, ты не должна принадлежать мужу. Голландки свободны.

– Меня это не волнует, мама.

Какое-то время все молчали. Госпожа уставилась в стол.

– Я вижу, – наконец заметила она, – что моей семье нет до меня дела. – Она кивнула. – Вы все заодно с Мастером. – Она повернулась к мисс Кларе. – Желаю счастья.

Позднее в том же году их обвенчал мистер Смит, английский священник. Госпожа отказалась идти на службу. Никто не удивился. Многие из ее друзей-голландцев испытали бы те же чувства. Когда Босс вернулся, она сидела в гостиной мрачнее тучи. Он же был совершенно доволен и, как я видел, успел пропустить пару-другую стаканчиков.

– Не кручинься, дорогая, – сказал он. – И без тебя было неплохо.

Я тоже бы жил довольно счастливо, когда бы не желание моего сына Гудзона отправиться в море. Он постоянно донимал меня этим, а Босс был целиком на его стороне. Мистер Мастер заявил, что возьмет Гудзона хоть сейчас, и Босс не отдал его мистеру Мастеру лишь потому, что знал о моем нежелании, равно как и о том, что у меня не было ничего, кроме сына.

– Ты дорого обходишься мне, Квош, – сказал он – и не шутил.

Однажды мистер Мастер явился к нам в обществе шотландского джентльмена по имени капитан Кидд. Тот был приватиром, женившимся на богатой вдове-голландке. Крепкого сложения, держался он очень прямо. Лицо у него было загорелое и обветренное, но он всегда носил изящный парик и без единого пятнышка крават [17] Белый мужской шейный платок. , а еще – роскошный синий или красный камзол. Госпожа назвала его пиратом, но денег у него теперь так много, что он сделался весьма уважаемой фигурой, был дружен с губернатором и всеми зажиточными семействами. Мистер Мастер расписал ему, как юный Гудзон умеет сплести любой узел, и заставил Гудзона показать, а капитан остался весьма впечатлен.

– Этот ваш маленький раб, ван Дейк, он морю принадлежит, – изрек он со своим шотландским акцентом. – Вы должны сделать из него моряка.

Затем он уселся в гостиной и принялся рассказывать Боссу разные басни о своих похождениях, да при Гудзоне, и после этого мне добрый месяц приходилось тяжко – до того размечтался о море мой сын.

За всю свою жизнь в этом доме я приучился к тому, что родня свободно общалась между собой. Если надо было сказать что-нибудь по секрету, то Босс и Госпожа уединялись и запирались, чтобы их точно не подслушали. Но вообще все высказывались свободно, особенно за столом, когда я прислуживал. Поэтому с годами я практически все узнал о семейном бизнесе или об их мнениях о событиях в мире.

Но однажды я услыхал кое-что, не предназначенное для моих ушей.

Моей вины в этом не было. За домом находился славный садик. В него открывалась дверь из комнаты, которую Босс приспособил под свой кабинет. Садик был очень уютный – как все голландские. Там росла груша и была разбита клумба с тюльпанами. А рядом на грядках росли капуста, лук, морковь, и цикорный салат, и кукуруза. У одной стены под навесом зрели персики. По молодости я не любил работать в саду, но теперь мне нравилось ухаживать за растениями.

Теплым весенним днем я трудился себе тишком неподалеку от окна кабинета Босса, которое было открыто. Я даже не знал, что Босс там, пока не услышал голос его сына Яна.

– Я слышал, что мингер Филипс составил английское завещание, – сообщил он.

– Надо же! – донесся голос Босса.

– Джентльменский поступок, – говорит ему Ян. – Подумай об этом.

В вопросах смерти между голландцами и англичанами существовала большая разница. Когда умирал голландец, вдова продолжала владеть и его домом, и всяким бизнесом, пока не помирала сама, а после все делилось промеж детьми, мальчиками и девочками поровну. Однако англичанки не пользовались таким уважением, потому что когда англичанка выходила замуж, все ее состояние передавалось мужу, будто она рабыня. И у нее нет права вести какие-либо дела. А если муж умирает, то почти все достается старшему сыну, за исключением доли, предназначенной для пропитания вдовы. И англичане даже проталкивали закон, по которому сын мог выставить мать из дома по истечении сорока дней.

Такое положение дел устраивало крупных английских землевладельцев, поскольку все состояние было собрано в одних руках и семья сохраняла власть. А потому и некоторым голландцам из тех, что сделались джентльменами, захотелось составить английское завещание, но большинство голландцев не обратили на этот английский закон никакого внимания. Полагаю, их жены не потерпели бы такого. И я не представлял, чтобы и Босс вдруг принял его в расчет.

– У нас есть голландское завещание, составленное давным-давно, после свадьбы, – сказал Босс. – Оно находится у старика Шермерхорна, стряпчего твоей матушки. С ней приключится удар, если я что-нибудь изменю.

– Ей и не нужно знать. Новое, английское, перекроет его.

– А тебе что за дело?

– Правду сказать, отец, я не доверяю ее суждениям. То, например, как она разошлась из-за истории с Лейслером. По-моему, она не тот человек, чтобы распоряжаться нашими деньгами. Клара обеспечена хорошо. У нее богатое приданое, да и от первого мужа деньги остались, а Генри Мастер, Бог свидетель, далеко не бедняк. Будь уверен, что по английским законам он унаследует чуть ли не все отцовское состояние. Она намного богаче меня.

– Понимаю, куда ты клонишь, – сказал Босс.

– Ты же знаешь, что я всегда присмотрю за мамой. Как и Клара.

– Не сомневаюсь.

– Я лишь подумал, что надо бы тебе меня защитить. И род ван Дейков. Вот и все.

– Обещаю, Ян, подумать над этим. Но пусть это лучше останется между нами.

– Безусловно, – ответил Ян.

После этого я тихо перешел в другой конец сада, а когда вернулся в дом, то не обмолвился об услышанном ни словом – даже Гудзону.

Из 1696 года я помню два события. Старая стена на севере города рушилась на глазах, и несколько лет назад вдоль нее проложили улицу, которую назвали Уолл-стрит. И в том же году на ее пересечении с Бродвеем англиканцы начали строить новую красивую церковь. Церковь Троицы – вот как ее назвали.

Вторым событием было последнее путешествие капитана Кидда.

Война короля Вильгельма с французами все тянулась. Голландское поселение Скенектади, основанное в двух сотнях милях вверх по реке, подверглось нападению французов и индейцев, тогда как в океане французы и их пираты так докучали англичанам, что те взмолились и упросили капитана Кидда разобраться. Капитан, как я уже сказал, отошел от дел и был уважаемым человеком. По правде, в то самое время он как раз помогал строить церковь Троицы на Уолл-стрит. Но он согласился. «Не думаю, впрочем, что его пришлось долго уговаривать, – заметил Босс. – Эти старые морские волки всегда тоскуют на суше».