Дэвид Митчелл - Простые смертные

Я протер затянутое изморозью стекло в окне мансарде, и мне стали видны заснеженные крыши, отель «Ле Сюд», острые вершины гор. Снегопад еще не начался, но тяжелое, словно гранитное, небо выглядело угрожающе.

Наступило 1 января; я почувствовал, что стрелка компаса уже слегка дрогнула.

Куда же она указывает? В тюрьму? Или куда-то еще?

Мадам Константен со случайными людьми в разговор явно не вступает.

Надеюсь, что так. Внизу послышались тяжелые кроличьи прыжки: Куинн поднимался по лестнице.

Причем очень быстро; и топал, словно огорченный бронтозавр.

Следователь Шила Янг – это еще не ловушка: она скорее некий катализатор…

Собирай-ка поскорей вещички , твердил мне инстинкт. Будь наготове. И жди.

Я подчинился инстинкту и нашел в «Волшебной горе» [113] Имеется в виду философский роман Томаса Манна (1875–1955) «Волшебная гора» (1924). то место, где вчера остановился.

Тем временем наша «обитель греха» постепенно пробуждалась и приходила в движение. Мне было слышно, как Фицсиммонс этажом ниже орет: «Я быстро, только душ приму!..» Пробудился бойлер, зарычали трубы, в душевой зашуршали струйки воды; незнакомые женщины заговорили на каком-то африканском языке; послышался грубый смех; Четвинд-Питт громогласно провозгласил: «Доброе утро, Оливер Куинн! Скажи-ка, разве это не то, что доктор прописал?» Одна из женщин – Шанди? – спросила: «Руфус, лапочка, можно мне позвонить нашему агенту и сообщить, что с нами все в порядке?» Кто-то спустился в полутемную гостиную; на кухне на полную мощность включили радио, и до меня донеслась надоевшая песня «One Night in Bangkok»; Фицсиммонс вышел из душа, и я услышал, как на лестничной площадке мужские голоса бубнят: «А наш-то стипендиат все еще спит наверху, в своем пенале… Между прочим, он только что говорил по телефону!.. Впрочем, если ему нравится дуться, пусть дуется…» Я с трудом подавил искушение заорать в ответ: «И вовсе я, черт побери, не дуюсь! Наоборот, я совершенно счастлив, что вам уже удалось очухаться после вчерашнего кокаина в сочетании с алкоголем!», но потом подумал: с какой стати мне тратить силы и что-то объяснять, тем самым только усиливая их высокомерное ко мне отношение? На кухне засвистел закипевший чайник, а потом вдруг послышался какой-то странный голос – полуфальцет-полухрип: «Что ты мне эту чертову лапшу на уши вешаешь?»

Я тут же насторожился. На несколько секунд внизу воцарилась тишина… И во второй раз за это невероятно странное утро я испытал необъяснимую уверенность: сейчас случится что-то страшное. Такое ощущение, словно я заглядывал в некий сценарий будущих событий. И во второй раз я решил подчиниться инстинкту: закрыл «Волшебную гору» и сунул ее в рюкзак. Одна из чернокожих «бэк-вокалисток» что-то говорила, но так быстро и тихо, что я ничего не смог разобрать, а потом на лестнице громко затопали, и на площадку вылетел Четвинд-Питт с воплем: «Тысячу долларов! Они хотят тысячу гребаных долларов! Каждая! »

Звяк, звяк, звяк – падают пенсы. Или доллары. Как в самых лучших песнях – не знаешь, какой будет следующая строчка, но как только она пропета, становится ясно, что никакой другой она и быть не могла.

Фицсиммонс: «Да они, черт побери, наверняка просто шутят!»

Четвинд-Питт: «Ни хрена! Они и не думают шутить!»

Куинн: «Но они же… не сказали нам, что они проститутки!»

Четвинд-Питт: «Да они и на проституток-то не похожи!»

Фицсиммонс: «Но у меня просто нет тысячи долларов! Во всяком случае здесь».

Куинн: «У меня тоже, а если б и была, то почему я должен просто так им ее отдать?»

Меня так и подмывало выскочить из комнаты, быстро спуститься вниз и с веселым видом спросить: «Ну что, трое Ромео, вы как предпочтете – чтобы из ваших яиц сделали болтунью или глазунью?» Звонок Шанди ее «агенту» обернулся неожиданно включившийся сигнализацией, когда автомобиль без конца гудит, а фары ослепительно мигают в такт гудкам. Можно было бы назвать просто счастливой случайностью то, что у меня в комнате есть пара новых горных ботинок «Тимберленд», еще не вынутых из коробки, но выражение «счастливая случайность» попахивает ленью.

Четвинд-Питт: «Это вымогательство. И пошли они все на…»

Фицсиммонс: «Согласен. Они просто видели, что деньги у нас есть, вот и думают: хорошо бы урвать побольше».

Куинн: «Но, по-моему, если мы им скажем «нет», то разве они…»

Четвинд-Питт: «Боишься, что они забьют нас до смерти упаковками тампонов и тюбиками губной помады? Нет уж, решать нам: пошли вон – значит пошли вон. Пусть поймут, что это Европа, а не Момбаса или еще хрен знает что. На чьей стороне будет швейцарская полиция? На нашей или этих грязных шлюх с юга Сахары?»

Я поморщился. Из своего «банка» под полом я извлек все свои выигрыши и переложил пачку банкнот и паспорт в бумажник, который засунул поглубже во внутренний карман лыжной куртки, размышляя о том, что если богатые и рождаются глупцами не чаще, чем бедные, то все же слишком благополучное детство и соответствующее воспитание здорово их оглупляет, тогда как трудное детство как бы растворяет глупость в необходимости выживать – хотя бы в соответствии с дарвиновской теорией о труде, который создал человека. Именно поэтому, думал я, элита и нуждается в профилактической защите от остального общества в виде этих говенных государственных школ, дабы не дать умным ребятам из рабочего класса, получившим хорошие аттестаты, вытеснить детей из богатых и знатных семейств из Анклава Привилегированных [114] Послевоенный лозунг «Среднее образование – для всех» оказался ширмой для того, о чем говорит Д. Митчелл, поскольку существует два вида государственных школ: общеобразовательные и грамматические, причем первые весьма отличаются от вторых, которые готовят к поступлению в вузы и имеют иную, расширенную, программу обучения (о частных закрытых и очень дорогих школах даже упоминать не стоит). Но в грамматическую школу нужно еще поступить: экзамен туда сдают в 11 лет, он так и называется «одиннадцать плюс», и его сдают не более четверти всех детей, закончивших начальную школу. Обычная средняя школы (как раз такую закончила Холли) права на поступление в вуз не дает, так что ее выпускники вынуждены с 16 лет начинать трудовую жизнь. . Снизу доносились сердитые голоса, британские и африканские; они смешивались, и каждый старался звучать громче остальных. С улицы донесся гудок автомобиля, и я, выглянув в окно, увидел серый «Хёндэ», на крыше которого красовалась пышная шапка снега; автомобиль медленно полз в нашу сторону, и намерения у него были явно нехорошие. Остановился он, разумеется, у въезда в «замок» Четвинд-Питтов, перегородив подъездную дорожку. Из него вылезли двое здоровенных парней в куртках-дубленках. Затем появилась эта Канди, Шанди или Манди, приветственно махая рукой и приглашая их в дом…