Элис Манро - Луны Юпитера (сборник)

– Ой, батюшки мои, какая сложность, – смешливо фыркнула Прю, хотя, зная Гордона, поняла, что так оно и есть.

Тут опять звонок затренькал; Гордон еще по лестнице сбежать не успел, а внизу стали давить на кнопку во второй раз, в третий. Теперь послышался какой-то грохот, будто в прихожую влетел тяжелый предмет и рухнул на пол. Хлопнула дверь, и на лестнице тут же возник Гордон. Он еле ноги передвигал и одной рукой держался за голову, а другой показывал, что, дескать, все в порядке, сиди, не вставай.

– Саквояж, будь он неладен, – выдавил Гордон. – Запустила в меня саквояжем.

– В голову попала?

– По касательной.

– Что-то грохоту много было для простого саквояжа. Камни в нем, что ли?

– Флаконы, как видно. Дезодорант ее и все такое.

– Ой ли.

Прю смотрела, как он наливает себе виски.

– А я бы, если можно, кофе выпила, – сказала она и пошла ставить чайник; Гордон поплелся следом.

– Сдается мне, люблю я эту мамзель, – сказал он.

– Да кто она такая?

– Ты не знаешь. Девчонка совсем.

– Ой ли.

– Но жениться-то я на тебе хочу, лет этак через несколько.

– Когда ее разлюбишь?

– Вот именно.

– Ну… кто знает, что с нами будет лет через несколько.

Рассказывая эту историю, Прю замечает:

– Сдается мне, ему пригрезилось, что я смеяться буду. Не понимает он, по какой причине люди смеются и по какой причине фигачат в него саквояжами, но замечает, что такое случается. На самом деле человек он приличный. Такой ужин организовал. А она тут как тут, с саквояжиком. Понятно, что он решил на мне жениться, когда ее разлюбит. Поначалу-то, сдается мне, он это просто так сказал, чтобы я не дергалась.

Умалчивает она лишь о том, что на другой день прихватила у него с комода янтарную запонку. Эту пару запонок он купил в России, когда во время примирения с женой ездил туда в отпуск. Янтарные подушечки похожи на золотистые квадратные карамельки, и эта, почти прозрачная, сразу нагревается в ладони. Прю опускает ее в карман жакета. Умыкнуть одну запонку – это еще не кража. Ну, взяла на память – это всего лишь проделка любовная, сущая безделица.

В его доме Прю сейчас одна; Гордон всегда рано уходит. Экономка раньше девяти не появится. Прю на работу к десяти: могла бы и завтрак себе приготовить, и с экономкой за чашечкой кофе посидеть: они с ней сто лет в подругах. Но сегодня, когда в кармане лежит запонка, Прю не мешкает. В доме как-то холодно стало, задерживаться неохота. К слову сказать, Прю сама Гордону помогала участок выбрать. Но к плану застройки отношения не имела – в ту пору жена вернулась.

У себя дома Прю опускает запонку в табакерку. Табакерку эту много лет назад дети купили для нее в антикварной лавке. Прю тогда еще курила, и дети беспокоились о ее здоровье. Купили они эту табакерку и набили доверху помадками, мармеладом и прочими сластями, да еще открыточку приложили: «Лучше толстей». Это был ей подарок ко дню рождения. Теперь в табакерке – помимо этой запонки – хранятся всякие мелочи: не больно ценные, но и не бросовые. Маленькая тарелочка, расписанная эмалевыми красками, серебряная ложечка для соли, хрустальная рыбка. И не скажешь, что они дороги ей как память. Она их никогда не извлекает на свет, а порой даже забывает, что там лежит, в этой табакерке. Это не награды, не принадлежности для ворожбы. Прю не в каждый заход умыкает у Гордона из дому какую-нибудь вещицу, даже не каждый раз, когда на ночь остается или когда, как сама выражается, посещение оказалось памятным. Делает она это в здравом рассудке, а не то чтобы помимо своей воли. Просто время от времени берет какую-нибудь безделушку и хоронит ее в недрах старой табакерки, а потом более или менее забывает.

В шесть вечера без нескольких минут Джордж, Роберта, Анджела и Ева выходят из пикапа (переселившись на ферму, Джордж обменял свою легковушку на пикап) и шагают через палисадник Валери, под сенью двух надменных роскошных вязов, которые знают себе цену. По словам Валери, эти деревья стоили ей поездки в Европу. Под ними все лето поддерживается газон, окаймленный полыхающими георгинами. Дом сложен из бледно-красного кирпича, дверные и оконные проемы подчеркнуты декоративной кладкой более светлого оттенка, изначально – белым кирпичом. В Грей-каунти такой стиль не редкость; видимо, это был фирменный знак одного из первых подрядчиков.

Джордж несет складные кресла, захваченные по просьбе Валери. Роберта несет замороженный десерт «малиновая бомба», приготовленный из ягод, собранных в середине лета на их собственной ферме (на ферме Джорджа). Десерт обложен кубиками льда и завернут в кухонные полотенца, но Роберта стремится как можно скорее поставить свое творение в морозильник. Анджела и Ева несут вино. Анджела и Ева – дочери Роберты. По договоренности Роберты с мужем, девочки проводят летние каникулы на ферме, а в течение учебного года живут с отцом в Галифаксе. Муж Роберты – офицер военно-морского флота. Анджеле семнадцать лет, Еве двенадцать.

Четверо гостей одеты так, будто направляются в совершенно разные места. Джордж, коренастый, смуглый, с мощной грудью, сохраняющий грозное профессиональное выражение непререкаемой самоуверенности (в прошлом он учитель), приехал в чистой футболке и каких-то нелепых штанах. Роберта надела светло-бежевые брюки и свободную блузку из натурального шелка. Цвет мокрой глины в принципе неплохо подходит к темным волосам и бледному лицу Роберты, особенно когда она в хорошей форме, но сегодня она явно не в лучшей форме. Подкрашиваясь перед зеркалом в ванной комнате, она про себя отметила, что кожа у нее смахивает на вощеную бумагу, которую вначале скомкали, а потом разгладили. В то же время Роберта порадовалась своей стройности и решила добавить гламурный штрих – надеть облегающий серебристый топ с бретелькой через шею, но в последнюю минуту передумала. Глаза пришлось скрыть за темными очками: в последнее время на нее накатывают приступы слезливости, причем не в самые скверные моменты, а в промежутках; приступы неудержимые, сродни чиханию.

Что же до Анджелы и Евы, те соорудили себе фантастические наряды из старых занавесок, обнаруженных у Джорджа на чердаке. Анджела выбрала изумрудно-зеленый выгоревший полосами дамаск и присборила его так, чтобы обнажить золотистое от загара плечико. Из той же шторы вырезала виноградные листья, наклеила на картон и закрепила в волосах. Высокая, светленькая, Анджела еще не привыкла к своей недавно раскрывшейся красоте. Может всячески выставлять ее напоказ, вот как сейчас, но стоит кому-нибудь отметить эту божественную внешность, как Анджела зальется краской и надуется с видом оскорбленной добродетели. Ева откопала несколько кружевных занавесок, тонких, пожелтевших от времени, заложила складки, скрепила булавками, тесьмой и украсила букетиками диких флоксов, которые уже изрядно подвяли и начали опадать. Одна занавеска, повязанная вокруг головы, спадает на спину, как подвенечная фата образца двадцатых годов. На всякий случай под свой наряд Ева надела шорты, чтобы сквозь кружево не просвечивали трусы. Девочка строгих правил, Ева не вписывается в общие рамки: она занимается акробатикой, выступает с пародиями, по натуре оптимистка, возмутительница спокойствия. Ее личико под фатой вызывающе размалевано зелеными тенями для век, темно-красной помадой и черной тушью. Эта боевая раскраска подчеркивает детскую бесшабашность и смелость.