Сара Дюнан - Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь

После того как он ушел, молодой человек крепко задумался. Однако мысли его были заняты не предстоящим голосованием. Из головы никак не уходил образ Чезаре Борджиа в красном одеянии. Как-то он встретил его на улицах Пизы – выглядел Чезаре так, будто все двери мира открыты ему, даже стучать не нужно, да еще и не всякий дом он почтит своим присутствием. Всем известно, что верхушка церкви полна людей, весьма отдаленно представляющих себе, что такое смирение, высокомерных и ленивых (да и сам он не без греха), но по крайней мере на публике они ведут себя как положено, чего не скажешь о Чезаре Борджиа.

Впрочем, самоуверенность Чезаре не шла ни в какое сравнение с амбициями его отца. Неважно, сколь высоко по карьерной лестнице забирался Родриго Борджиа, ему всегда хотелось выше. Каноническое право, которое они усердно изучали много лет, на этот счет совершенно недвусмысленно говорит: незаконнорожденные – пусть даже отпрыски самого папы – не могут войти в ряды священной коллегии кардиналов.

Снаружи стали собираться к ужину. Донесся смех Родриго Борджиа и гул разговоров где-то в глубине общего зала. Если делла Ровере должен собрать все необходимые голоса на следующих выборах, кто-то обязательно агитирует сейчас за него в попытке обеспечить ему победу.

Молодой человек достал письмо отца. Бумага пропиталась потом, и не только потому, что в комнате было жарко. Он встал на колени и вознес Богу горячую искреннюю молитву – впервые с тех пор, как собрался конклав.

Следующим утром в главном зале капеллы состоялось третье голосование конклава.

Подсчет показал, что делла Ровере заметно вырвался вперед. Сам он – слишком хороший политик, чтобы обнажать свои эмоции – сидел с непроницаемым лицом, в отличие от Сфорцы, который сразу стал выказывать беспокойство, нервно поглядывая в сторону вице-канцлера. Но кардинал Борджиа лишь смиренно потупил глаза, будто в молитве.

Затем кардиналы разошлись по своим лагерям. Борджиа отправился в уборную. Сфорца смотрел, как он уходит, нервно переминался с ноги на ногу, будто его собственный мочевой пузырь вот-вот лопнет, и последовал за Борджиа, едва закрылись двери. Спустя несколько минут он вернулся с лицом белее мела. Пусть его брат правил частью Северной Италии, здесь требовалось обладать иной властью. Сфорца исчез в толпе кардиналов, а через некоторое время зов природы почувствовали его могущественные сторонники. Наконец Борджиа вышел из уборной. На этот раз он не улыбался. Его лицо выражало покорность неизбежному. Если, конечно, он не стремился просто ввести противника в заблуждение, прикидываясь проигравшим и в то же время планируя реванш.

Не успела на город опуститься тьма, как через запертые двери и заколоченные ставни новости потекли из Ватиканского дворца подобно дыму, и слухи достигли столов городских богачей еще за ужином, так что все почтенные мужи (чьи интересы в борьбе за папский престол представляли их личные кардиналы) пошли спать с именем делла Ровере на устах, а его покровители мысленно уже распределяли должности среди своих фаворитов.

Тем временем под покровом ночи на полдороге между мостом Святого Ангела и Кампо-деи-Фиори вершились иные дела. Дворец Борджиа был известен всему Риму как пример удачного союза больших денег с хорошим вкусом. В этом доме не только жил могущественный богатый кардинал, но и располагалась служба вице-канцлера: немаленькая и весьма доходная счетная организация. Не успели подсчитать голоса, как двери конюшни сбоку от дворца открылись, выпуская лошадей. Первым показался чистокровный породистый турецкий жеребец, а на нем – скрытый плащом с капюшоном наездник. Следом пронеслись шесть мулов. Жеребец достиг северных городских ворот, когда мулы еще тащились по одному из семи холмов Рима. Серебро весит много, даже когда нагружено на вьючных животных. Восемь тюков, все набиты задолго до этой ночи, ведь собрать такое количество серебра разом не удалось бы никому. Куда они направлялись? Во дворец кардинала Сфорцы. Поражение горько, но есть способы подсластить его.

А под звездами на потолке Сикстинской капеллы жизнь конклава кипела. Молодые и старые, продажные и праведные бодрствовали и вели бесконечные разговоры. Даже кардинал из Венеции девяносто трех лет от роду не спал, слушая сладкие речи Джованни делла Ровере, Асканио Сфорцы и, наконец, Родриго Борджиа. Торг шел так бойко, что удивительно, как кардиналы справлялись с подсчетом прибыли без счетов. Тарелки с едой остались нетронутыми, но жиденькое вино лилось в избытке, и то тут, то там звучали призывы принести еще. В другом конце зала Иоганн Буркард, папский церемониймейстер немецкого происхождения, имеющий природную склонность к точному протоколированию, записывал в свой дневник все, что видел и слышал, искренне полагая, что никто, кроме него самого, никогда этого не прочтет.

К исходу ночи они сидели кругом на своих величественных резных креслах под куполами, украшенными гербами каждого из кардинальских приходов. Воздух был пропитан запахом тел, пылью и резкими ароматами духов. Большинство присутствующих с ног валились от усталости, но это не мешало им насладиться торжественностью момента. Став частью истории, сложно не испытать душевный подъем, особенно если удалось на этом подзаработать.

Голосование проходило в полном молчании. Когда объявили результаты, зал взорвался возгласами: от яростных до ликующих. Все глаза устремились на кардинала Борджиа.

По традиции, лишь одно слово должно прозвучать: латинское volo, что означает «желаю». Но вместо этого крупный мужчина, отлично поднаторевший в политике и дипломатии, вскочил с кресла и триумфально поднял вверх руки, будто одержавший победу борец.

– Да! Я папа! – И рассмеялся как ребенок. – Я папа!

– Pontificem habemus! Папа избран!

Человек в оконном проеме замолчал, жадно глотая свежий ночной воздух. Теперь к нему присоединился еще один, крепко сжатые в кулаки руки широко раскинуты, как у уличного фокусника, который вот-вот покажет какой-то трюк. Он разжал пальцы, и вниз устремился ворох листовок. Они кружились в утренних сумерках; несколько штук попали в огонь затухающих факелов и превратились в пепел, который, мерцая, закружился в воздухе как стайка пьяных светлячков. За всю историю конклава никогда еще Рим не видел такого представления, и люди принялись прыгать и драться, пытаясь поймать листки до того, как они упадут на землю. Кто умел читать – щурил глаза, силясь разобрать каракули. Другие слушали:

– … Родриго Борджиа, кардинал Валенсии, избран папой Александром VI.

– Борд-жи-а! Борд-жи-а! – скандировала толпа. Новость разносилась по городу, и люди стекались к мосту Святого Ангела и заполняли площадь. После долгого ожидания они, верно, были бы рады увидеть на папском престоле и самого дьявола. И все же за их обожанием стояло нечто большее. Старые римские семьи могли рвать и метать, недовольные тем, что папство досталось иноземцу, однако простой люд, кому нечего было терять, приветствовал человека, который щедро и без колебаний развязывал кошелек и открывал двери своего дворца для праздничных пиров. Родриго Борджиа уже давно протаптывал дорожку к сердцам римлян.