Сара Дюнан - Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь

Был ли худосочный немец рад тому, что в выборах победил испанец, или нет, вида он не показал. Его работа требовала недюжинного таланта все подмечать, оставаясь бесстрастным. У этих двоих было нечто общее: оба иностранцы при папском дворе, оба знали, кому и сколько платить, чтобы получить желанное место (десять лет назад за должность церемониймейстера требовалось отдать четыреста дукатов, сейчас она обошлась бы втрое дороже). Но за пятнадцать лет знакомства они едва ли обмолвились друг с другом и словом, если это не касалось их прямых обязанностей. Теперь они связаны до конца жизни. Не успел папа заговорить, как немец упал на колени и простерся вперед – безошибочно прикинув расстояние, – чтобы поцеловать голую и, к счастью, чистую ногу Родриго. Вот она, работа церемониймейстера.

Кардинала Валенсии – в эти последние минуты, когда кто-то еще мог назвать его так – охватила радость. Он приподнял подол и пошел к балкону.

Шестьдесят один год. Сколько лет ему будет отведено? К этому возрасту четыре из пяти лично знакомых ему пап уже гнили в могиле. Но Борджиа живучи. Его дядя, Каликст III, дожил почти до восьмидесяти. Шестьдесят один. Три сына, подрастающая дочь и красивая молодая любовница, которая тоже может родить. Сколько времени ему надо? Дайте еще десять, нет, пятнадцать лет, и половина Италии окажется под геральдическим быком.

Он вышел на балкон. Занимался новый день. Толпа кричала приветствия. Однако стоило Александру VI поднять руки в традиционном благословении, как наступила тишина. Рим принял нового папу.

Конь из конюшен Борджиа, привезенный из Мантуи, где выращенные герцогами Гонзага турецкие жеребцы, по слухам, были лучше, чем у самих турок, и оседлавший его гонец отлично справились с задачей.

Путешествие из Рима в Сиену тяжелое, хоть и не дальнее. Сразу за городскими стенами дорога становится опасной как для человека, так и для животного. Во времена, когда люди не знали еще Господа нашего, они поклонялись языческим божкам, а местность вокруг Рима была знаменита плодородными землями и хорошими дорогами, по которым тут и там проезжали телеги, везя товар на городские рынки. За века господства истинной веры дорога пришла в упадок, став дикой и полной разбойников, и теперь была поделена между семьями знатных римских вельмож: людей, которые прятались в замках и крепостях и предпочитали истреблять друг друга, а не вступать в союзы ради общего блага.

Но чтобы ограбить и убить, жертву нужно сначала поймать. А наездник, молодой человек, будто рожденный в седле, на протяжении всего пути ни разу не остановился. Он изнемогал от жары, но ветер сдувал с него пот. Чем больше он потел, тем дольше мог ехать, не задерживаясь по малой нужде. В начале одиннадцатого он достиг Витербо. Тут располагалась крупная почтовая станция, которой уже много лет пользовались кардиналы, и с момента созыва конклава она стояла в полной готовности. Так что лошадей поменял сам старший конюх. Он понимал, какого рода новости несет гонец, хотя сути не знал. А прочесть что-то по лицу вестника и пытаться не стоило, там виднелась лишь дорожная грязь да следы усталости: когда ему отдавали запечатанное письмо, то ни о чем не рассказывали. Негоже старшему сыну кардинала оставаться в неведенье, когда другие празднуют победу или сопереживают поражению, и те, кто давно работает на семью Борджиа, за много лет уяснили, что делать именно то, что велят, в их же собственных интересах.

И вновь дорога; свежий конь поначалу капризничал, но вскоре они с всадником нашли нужный ритм. Гонец скакал, изнемогая от жары, весь день и после обеда достиг ворот Сиены. Лес и сельская местность неожиданно сменились темными улицами, полными лошадей. На каких-то ехали верхом, других вели под уздцы. В августе Сиена превращалась в огромную конюшню. Куда ни кинь взгляд, везде вышагивали чистокровные жеребцы. Пофыркивая, они направлялись к тренировочным дорожкам. Телеги, торговцы, даже самые зажиточные горожане всегда уступали им дорогу. Повсюду пахло лошадиным потом и навозом. Менее чем через неделю лучшие тосканские жеребцы понесутся сломя голову по пыльной площади, сметая все на своем пути. В переулках уже вовсю делали ставки, и деньги перекочевывали из одного кармана в другой. На улицах творилось нечто невообразимое. Чезаре Борджиа, который вообще-то должен был в эти дни находиться на учебе в Пизе, но как любой молодой богатей, был без ума от охоты и спорта, выставил на скачки двух лошадок с неплохими шансами на победу.

В этот момент они как раз отдыхали в конюшне, и обращались с ними получше, чем с любым из жителей Сиены. Каждый день на рассвете лошадок тренировали. Так было удобно их владельцу – новоиспеченному епископу Паломара, ведь его день начинался, когда солнце клонилось к горизонту, а всю ночь напролет он работал или играл, пока другие видели сны. Как говорится, что хорошо хозяину, то хорошо его слугам, поэтому, когда прибыл гонец, весь дом еще спал, лишь несколько слуг да старый конюх – по совместительству сторож – бодрствовали в этот час.

– Тебе придется прийти позже. Мы принимаем посетителей только с шести вечера, – сказал сторож.

В ответ жеребец фыркнул прямо ему в лицо. Конские бока блестели от пота.

– Я приехал из Рима по срочному делу.

Нехотя старик отворил двери в тихий двор.

– Где твой хозяин?

– Спит.

– Так разбуди.

– Ха! Мне шестьдесят пять лет, и я хочу дожить до шестидесяти шести. Сам буди его. Хотя нет. Даже в этом случае мне несдобровать.

В углу здания отворилась дверь, и появился невысокий, крепко сложенный полуголый мужчина. Тело его было покрыто следами от ран, а лицо испещрено шрамами так сильно, что казалось, будто его разрезали на кусочки, а потом в великой спешке собрали обратно.

– Мигель да Корелла? – Голос молодого человека сорвался от усталости, а может, дрогнул от страха, ведь репутация у того, кто стоял перед ним, была еще красноречивей его шрамов. – Я приехал из Рима, – поспешно добавил он по-каталонски.

– Когда?

– На рассвете. – Гонец спешился, подняв вокруг облако пыли, протянул затянутую в перчатку руку, и они традиционным жестом пожали друг другу запястья. – Меня никто не догнал.

– Да ты неплохой ездок! Ты ведь Педро Кальдерон, так? Сын Романо?

Их язык звучал грубовато, небрежно – слишком далеко они были от родного дома. Молодой человек кивнул, невероятно польщенный тем, что его знают.

– Ладно, где письмо?

Гонец достал из-за пазухи потемневший от пота кожаный мешок.

– Я его возьму, – сказал да Корелла.

Педро отрицательно покачал головой:

– Велено передать лично ему в руки, Микелетто.

Он рискнул использовать это имя, хотя обычно так звали да Кореллу лишь те, кто любил его. Или ненавидел.