Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

В тот вечер улыбка на дядином лице заразила всех домашних. Даже невестка, которой дядя уже давно опротивел до мозга костей, и то не выдержала:

– Я-то думала, что давно уже разучилась смеяться. Если теперь так каждый день пойдет, то у меня и рис будет выходить ароматнее.

Я посоветовал брату, чтобы он подыскал для дяди какое-нибудь место помимо дорожки, нельзя же, чтобы он постоянно смотрел с одной точки. Брат ответил, что без вопросов, если дяде будет по душе, то можно его и на дерево посадить.

Брат про дерево ляпнул для примера, а дядя воспринял серьезно. И вот вскоре после моего отъезда мне позвонила мать и сообщила, что дядька теперь каждый день проводит на дереве.

– Он сам туда взбирается?

– Да нет, твой брат его туда подвешивает.

Дядя специально сплел большую корзину, затем из отборного пальмового волокна изготовил длинную веревку и наконец, разыскал под кроватью шкив, который несколько десятков лет назад принес со строительства водохранилища. На краю бамбукового леса рядом с их домом рос высоченный каштан. Каждый день, отправляясь на поле, брат усаживал дядю в корзину и с помощью веревки и шкива поднимал того до развилки. Возвращаясь же на обед, он спускал дядю с дерева. Мать сказала, что дядя теперь пребывает в отличном настроении. В дождливые дни он не поднимается на дерево, а плетет корзины, и они по сравнению с прежними стали даже красивее.

Я был очень доволен собой, ощутив, что совершил нечто и полезное и элементарное. Ведь доставить радость несчастному человеку, наверное, еще более благое дело, чем построить семиярусную пагоду?

Несколько месяцев спустя меня пригласили вести занятия в один из местных университетов, курс назывался «Литература и средства массовой информации». Это была не одна лекция, а серьезный учебный курс. Я ведь сам не учился в университете, а теперь стал университетским преподавателем, и мне это казалось чрезвычайно важным событием. По всем важным поводам я всегда возвращался в родные края для встречи с родителями, и этот раз не стал исключением.

Еще не доехав до деревни, я уже услышал смешные истории о дяде. Их мне рассказал однокашник, служивший начальником станции в лесном хозяйстве. По его словам, однажды дядя заметил с дерева, как некая парочка тайком предается любовным радостям, и он в мегафон заорал им: «Эй вы, на склоне, те, что в посадках кукурузы, я вас заметил, вы чем там занимаетесь? Смех да и только». Любовники присели на корточки, но кукуруза еще была высотой с палочки для еды и никого скрыть не могла. Дядя продолжал: «На корточках мне тоже видно». Парочка в спешке искала, куда скрыться. Дядя же кричал им вдогонку: «Да не прячьтесь, а отправляйтесь по домам, вы еще ничего не успели натворить, я свидетель».

С каких пор он обзавелся мегафоном? Уже вернувшись домой, я узнал, что его дяде отдал племянник. Племянник тот был в городе старьевщиком. Верхом на трехколесной тачке с педалями и вооружившись рупором, он подъезжал к жилым домам и, невзирая на то, обедали люди или спали, принимался надрывать горло: «Куплю книги, газеты, бутылки!» Недавно он сменил занятие и стал продавать фрукты, а рупор отдал дяде.

Таким образом, как только дядя обзавелся биноклем и мегафоном, у жителей Жаньсинба не стало секретов. Дядя выволок на свет все их тайны.

Однажды жена Лян Шу мимоходом сорвала чужую тыкву, а дядя увидел и закричал: «Эй, у тебя что, в своем огороде нет, зачем крадешь чужую тыкву?» Женщина спрятала тыкву под одежду, на что дядя продолжил: «Такую огромную тыкву разве спрячешь?» Жена Лян Шу выбросила тыкву в кусты и уже не осмеливалась на нее покушаться. Но дядя от нее не отставал: «Позорница и неудачница. Сорвала, да потеряла. Это тебе не камешек речной, а тыква». Женщина, припертая к стене, стала костерить дядю. Но ее слов дядя не слышал: «Ты там что сутры по душу Лян Шу бубнишь? Хочешь бубнить, так отправляйся домой и перед мужем выступай, где ему услышать через гору и реку».

Подобные случаи воровства и приставаний никогда не ускользали от дядиного бинокля и рупора, в нашей деревне он превратился в судью и блюстителя нравственности, все, что ему было не по душе, ему хотелось высказать. И он не боялся этого говорить.

Иногда он оборачивался к дому, чтобы рассмотреть дворовую собаку, поглазеть на кур. Увидев, что собака вертится от радости, он начинал комментировать, мол, чему ты радуешься? Ты же не деревенский староста, чтобы к тебе все подлизывались и подносили подарки, чему же ты радуешься? Увидев, как несушка выходит из курятника и кудахчет, он начинал ругать ее, что несет мелкие яйца, и нечего тут хвастливо кудахтать. Курица замолкала и скрывалась в укромное место ловить насекомых. Тогда он продолжал критику собаки, мол, ты только есть и умеешь, а даже воробьиного яйца снести не можешь.

Когда я пошел в гости к дяде, уже завечерело. По пути расстилалось кукурузное поле, и я услышал, как что-то рубят мотыгой среди кукурузных стеблей. Мне подумалось: деревенские все же сильно отличаются от горожан. В городе даже те, кто живет на минимальную зарплату, и то не будут так поздно работать, а уж заниматься таким тяжелым трудом и подавно. Когда я учился в средней школе, то после уроков сразу принимался помогать родителям – ночами сажал мак, пахал рисовое поле. Свежепосаженные ростки мака из-за оборванных корешков и тепла человеческих рук выглядели вялыми. При высадке днем их легко могло спалить солнце. Ночная же вспашка производилась в борьбе за влагу. Если до конца дождей не вспахать поле, то потом в лесах уже не будет воды и тогда рассаду просто не воткнуть в землю, можно упустить урожай.

Когда здесь живешь, поступаешь как все, это кажется естественным, и потому от этого не устаешь. Иногда немного разозлишься: если всю жизнь заниматься таким трудом, никогда всех дел не переделаешь. Бывало охватывала тоска: неужели мы действительно хозяева этой земли? Почему же нам живется так нелегко? Однако в другие дни к сердцу приливали волны любви к мотыге, любви к своим близким, занимавшимся тяжким трудом, любви к шелесту кукурузы, и казалось, что раз другие так живут, то и ты тоже должен жить так же. И потому камень спадал с сердца. В такие моменты у мотыги казалось, вырастали глаза, и она бодро тюкала среди растений, сорняки покорно падали, а кукуруза, словно беззастенчивая девчонка, принималась дрожать, обещая хорошенько расти.

– Как вы там еще что-то видите? Осторожней, не рубаните по пальцам. – Я специально сказал погромче. Когда возвращаешься в родные места и разговариваешь с земляками по-свойски шутливым тоном, им это нравится, и они признают, что ты не забываешь о корнях.

Мотыга замерла, но никто не ответил.

Я посветил фонариком, и одного мгновенья хватило, чтобы узнать: там была та самая молодуха, которую дядя застукал в кукурузе с любовником. Мое смущение невозможно было описать, оно не исчезло бы, даже обернись я вокруг света. Хотя не знаю, из-за чего я, собственно, смущался.