Том Перротта - Оставленные

В накуренной комнате их сидело двенадцать человек – команда Наблюдателей, заступающих на вечернее дежурство. Они передавали досье один другому по часовой стрелке. По сути, это был торжественный ритуал, но Лори временами забывала о своей цели и принималась развлекаться, выхватывая пикантные подробности местных сплетен, записанных в досье, или попросту восстанавливала свою связь с неправедным, но колоритным миром, от которого отреклась. Сейчас она чувствовала, что снова поддается этому соблазну, читая досье Элис Саудерман, своей давней подруги, с которой они вместе состояли в Ассоциации родителей и учителей начальной школы Бейли. Вдвоем они три года подряд сопредседательствовали на аукционной комиссии и оставались близки, даже в бурный период, предшествовавший вступлению Лори в секту. Ее заинтриговала новость о том, что буквально на прошлой неделе Элис ужинала в «Траттории Джованни» с Мирандой Эббот, еще одной хорошей подругой Лори, замотанной матерью четверых детей, наделенной великолепным чувством юмора и потрясающим даром имитации. Лори не знала, что Эллис и Миранда дружили. Она была уверена, что за ужином те много говорили о ней , о том, что им не хватает ее общества. Наверняка они были озадачены ее решением покинуть их мир и презирали то сообщество, в котором она теперь жила, но Лори старалась не думать об этом. Она сосредоточилась на вегетарианской лазанье, что заказали ее бывшие подруги, – фирменном блюде в «Траттории Джованни», со сливочным соусом, ароматным, но не очень жирным, с морковью и цукини, нарезанными тонкими, полупрозрачными ломтиками, – представляя, что она тоже сидит с ними за одним столом, потягивает вино, смеется. Чтобы не улыбнуться, Лори плотно сжала губы.

«Прошу тебя, Господи, помоги Элис и Миранде, – молилась она, закрывая папку. – Они хорошие люди. Пощади их».

Читая досье, Лори особенно поражалась тому, сколь обманчиво нормальной казалась жизнь в Мейплтоне. Многие, просто надев шоры, занимались своими пустячными делами, словно Восхищения Церкви никогда и не было, словно они рассчитывали на то, что их мир будет существовать вечно. Восьмилетняя Тина Грин еженедельно брала уроки игры на фортепиано. Двадцатитрехлетняя Марта Коуэн два часа проводила в спортзале, потом, по дороге домой, заходила в аптеку, где покупала упаковку тампонов и номер «Ю.С. уикли» [56]. Генри Фостер, мужчина пятидесяти девяти лет, выгуливал своего вестхайлендского терьера на берегу озера Филдинг, часто останавливаясь, чтобы пес его мог справить нужду. Тридцатисемилетнего Ланса Микульски видели, как он входил в магазин «Виктория сикрет» [57]в торговом центре «Две реки», где он купил несколько комплектов женского нижнего белья. Лори это покоробило, тем более что жена Ланса, Пэтти, сейчас сидела в этой же комнате и досье ее супруга вскоре должно было попасть к ней в руки. Пэтти ей казалась приятной женщиной – хотя многие люди, вынужденные молчать, кажутся приятными, – и Лори ей глубоко сочувствовала. Она по себе знала, каково это – читать непристойные подробности о жизни собственного мужа в присутствии целой комнаты твоих товарищей, которые уже ознакомились с данной информацией и теперь делают вид, что ничего не замечают. Но ты знаешь, что они поглядывают на тебя, проверяют, сумеешь ли ты сохранить самообладание, отрешиться от таких низменных эмоций, как ревность и гнев, и сосредоточить свои мысли на том, о чем до́лжно думать, – на грядущем.

В отличие от Пэтти Микульски, Лори не просила в официальном порядке установить наблюдение за ее мужем – только за дочерью. В том, что касалось ее лично, Кевин был сам по себе: он был взрослый человек и сам принимал решения. Просто так уж получилось, что в числе принятых им решений были и такие, когда он дважды счел возможным наведаться в гости к двум разным женщинам. Лори, на ее беду, пришлось просматривать досье на этих двух женщин, за их души она должна была молиться – но это уж вряд ли!

Лори не ожидала, что она так остро отреагирует на измену мужа. С болью в душе представляла она, как он целует другую женщину, раздевает ее в незнакомой спальне, а после секса они умиротворенно лежат рядом. Но она не плакала, ничем не выдала свою боль. Это случилось лишь однажды с тех пор, как она ушла из дома и поселилась здесь, в тот день, когда она открыла досье своей дочери и на внутренней стороне обложки папки вместо знакомой школьной фотографии длинноволосой милой десятиклассницы с очаровательной улыбкой увидела нечто похожее на фотопортрет обритой наголо малолетней преступницы с большими тусклыми глазами – снимок девочки, нуждающейся в материнской любви.

Они сидели, притаившись за кустами на Расселл-роуд, глядя сквозь листву на входную дверь белого дома с кирпичной застекленной террасой, построенного в колониальном стиле. Дом принадлежал человеку по имени Стивен Грайс. На его верхнем и нижнем этажах всюду горел свет – значит, скорее всего, сегодня члены семьи Грайс уже никуда не пойдут. Но Лори все равно решила не оставлять пост. Это будет тест на упорство – самое важное качество для Наблюдателя. Мег, обхватив себя руками, чтобы согреться, ерзала, сидя рядом с ней.

– Черт, – прошептала она. – Холодно.

Лори, прижав палец к ее губам, покачала головой.

Поморщившись, Мег беззвучно произнесла: «Прости».

Лори пожала плечами, не стала раздувать скандал из-за этой оплошности. Для Мег это было первое дежурство в Ночном Дозоре; ей понадобится время, чтобы привыкнуть. Не только к скуке и тяготам физического характера, но и к неловким, даже хамским ситуациям, когда не имеешь возможности заполнить безмолвие разговором, вынужден практически игнорировать человека, который дышит рядом с тобой. Это шло вразрез со всеми нормами социального поведения, что вдалбливаются с детства, особенно если ты женщина.

И все же Мег никуда не денется, привыкнет со временем, как привыкла Лори. Возможно, даже оценит то ощущение свободы, что приходит с молчанием, покой, что поселяется в душе после отказа от вербального общения. Лори поняла это в ту зиму после Восхищения Церкви, когда она все свое время проводила с Розали Сассман. Если слова бесполезны, лучше держать их при себе или даже вообще ни о чем не думать.

Какая-то машина, свернув на Расселл-роуд с улицы Монро, прогрохотала мимо, омыв их серебристым сиянием фар. После водворилась еще более глубокая тишина – абсолютное безмолвие. Лори смотрела, как с почти голой кроны стоявшего у тротуара клена слетел лист и, кружась в свете уличного фонаря, беззвучно опустился на землю. Совершенство мгновения нарушила возня Мег, рывшейся в кармане своего пальто. Как показалось Лори, она копошилась довольно долго и наконец вытащила блокнот, на котором черкнула короткий вопрос, едва читаемый при свете луны.