Том Перротта - Оставленные

Джен, держась за руки с Сэмом, смотрит кино.

Джен…ЛУЧШИЙ ПОЦЕЛУЙ В ЖИЗНИ!!!

Джен…самые долгие две недели в моей жизни.

Джен…НУ ЭТО НЕВАЖНО.

Джен…Все Парни – Отстой!

ДженВсе прощены! (и еще кое-что).

Джилл пыталась возненавидеть подругу, но у нее никак не получалось. Хотя – зачем? Джен была там, где хотела быть, с людьми, которые ей нравились, делала то, что доставляло ей удовольствие. Разве можно за это ненавидеть? Нужно просто найти способ добиться того же самого для себя самой.

Когда, наконец, наступил сентябрь, Джилл, казалось, что худшее уже позади: школа – чистая доска, прошлое стерто, будущее еще не написано. Сталкиваясь в школьных коридорах, они с Джен просто обменивались «приветами» и расходились в разные стороны. Бывало, Джилл смотрела на нее и думала: «Мы теперь совершенно разные люди».

Четырнадцатого октября они оказались вместе по чистой случайности. Мама Джилл купила пряжу для миссис Сассман – в ту осень их матери увлеклись вязанием – и решила завезти ее к ней домой, а Джилл сидела в машине. По старой привычке она спустилась в комнату Джен в полуподвале. Они вяло перекинулись парой фраз о новых учителях, а потом, когда темы для разговора иссякли, включили компьютер. У Джен на тыльной стороне ладони был записан номер телефона – Джилл заметила это, когда та нажала на кнопку Power, и стала гадать, чей же он, как и этот облупившийся лак на ногтях бывшей подруги. Экранной заставкой у той была фотография, на которой они были запечатлены вместе. Снимок был сделан пару лет назад, зимой, во время сильных снегопадов. Укутанные, розовощекие, смеющиеся, со скобками на зубах, они с гордостью показывали на снеговика, которого сами слепили. Вместо носа у него была морковка, на шее – шарф, который они ему повязали. Уже тогда, хотя Джен еще не стала ангелом, а сидела рядом с ней, Джилл смотрела на этот снимок, как на некую вещь из глубины эпох, пережиток погибшей цивилизации.

Лишь после того, как ее мама ушла к «Виноватым», Джилл начала понимать, что отсутствие какого-то человека способно деформировать сознание: оно заставляет преувеличивать его достоинства и преуменьшать недостатки. Конечно, с мамой ситуация была другая, она не испарилась , как Джен, но, по большому счету, это ничего не меняло.

С матерью у нее были сложные, несколько гнетущие взаимоотношения, более близкие, чем это было необходимо им обеим, и у Джилл частенько возникало желание чуть отдалиться от матери, иметь место для самостоятельных маневров.

«Вот поступлю в университет… – думала она раньше. – И мама перестанет все время дышать мне в затылок. Какое ж это будет облегчение».

Но это был естественный порядок вещей: ты взрослеешь, достигаешь определенного возраста и уходишь из дома. Неестественно, когда мать уходит от тебя, перебирается на другой конец города и поселяется в одном доме с кучкой религиозных психов, прекращая всякое общение с собственной семьей.

Очень долго после ее ухода Джилл по-детски тосковала по маме. Ей не хватало всего, что было в ней, даже того, что обычно сводило ее с ума: это – и фальшивое пение; и настойчивые уверения в том, что макаронные изделия из муки грубого помола такие же вкусные, как обычные; и неспособность следить за сюжетом даже самых примитивных телешоу ( Постойте, это тот же парень или уже другой? ). Приступы острой тоски неожиданно накатывали на нее, отчего она становилась заторможенной, плаксивой и вспыльчивой и свое раздражение неизбежно изливала на отца, что было нечестно по отношению к нему, ведь это не он ее бросил. Пытаясь бороться с этими приступами, Джилл составила список недостатков матери и доставала его каждый раз, когда чувствовала, что в ней начинает шевелится сентиментальность:

Противный визгливый абсолютно неестественный смех

Ни черта не смыслит в музыке

Безапелляционна и любит с удить

Если повстречает меня на улице, даже не поздоровается

Безобразные солнцезащитные очки

Без ума от Джен

Употребляет словечки типа «тарарам» и «канитель»

Достает отца с холестерином

Дряблые руки

Бога любит больше, чем собственную семью

И действительно, это помогало, в какой-то степени. А может, она просто свыклась с обстоятельствами. Как бы то ни было, в конце концов Джилл перестала засыпать со слезами на глазах, перестала писать длинные, полные отчаяния письма, умоляя маму вернуться домой, перестала винить себя за то, над чем она не была властна.

«Это ее решение, – научилась она напоминать себе. – Ее никто не заставлял уходить».

Теперь Джилл скучала по матери только по утрам, когда она еще не совсем проснулась и не совсем примирилась с новым днем. Спускаясь к завтраку, она не видела за столом мамы в махровом сером халате, никто не обнимал ее и не шептал насмешливо и с сочувствием: «Привет, соня». И это было ненормально. Джилл с трудом просыпалась, а мама, не донимая ее болтовней, без излишнего драматизма, давала ей возможность поворчать, постепенно отходя ото сна. Если ей хотелось есть – замечательно; не хотелось – тоже никаких проблем.

Отец, надо отдать ему должное, пытался перенять эстафету, но они просто по-разному смотрели на вещи. Он был из ранних пташек; когда бы она ни встала с постели, он уже успевал освежиться в ду́ше, был бодр и энергичен, поднимал голову от утренней газеты – как это ни удивительно, по утрам он по-прежнему читал газету, – глядя на нее с легким упреком, словно она опоздала на встречу.

– Ба-а, кого я вижу, – сказал он. – А то я все думал, когда же ты появишься.

– Привет, – смущенно пробормотала Джилл, тушуясь под испытующим отцовским взглядом. Так вот пристально он рассматривал ее каждое утро, пытаясь определить, чем она занималась накануне вечером.

– Похмелье мучает? – спросил отец, скорее с любопытством, чем с неодобрением в голосе.

– Да нет. – Дома у Дмитрия она выпила всего-то пару бокалов пива, ну, может быть, еще пару раз затянулась косячком, который пустили по кругу в самом конце вечеринки, но вдаваться в подробности не имело смысла. – Просто не выспалась.

– Хм, – хмыкнул он, не пытаясь скрыть свой скепсис. – Может, хотя бы сегодня вечером дома побудешь? Телевизор посмотрим или типа того?

Притворившись, будто не слышит его, Джилл прошаркала к кофеварке и налила себе кружку кофе из зерен темной обжарки, который они с недавних пор стали покупать. Это был двойной акт мести матери, не разрешавшей Джилл пить дома кофе, даже некрепкий, мягкой обжарки, который ей очень нравился.

– Хочешь, омлет тебе сделаю? – предложил отец. – Или просто хлопьев поешь.