Бернхард Шлинк - Женщина на лестнице

– Мне это нравится.

– Так мы и сделали. Отдали мебель старьевщику, собрали вещи. Картина…

– …находилась у моей матери.

– Картина находилась у твоей матери. Пока я выбирал между Нью-Йорком и Буэнос-Айресом, самолетом и океанским лайнером, ты купила билет на самолет в Нью-Йорк.

Ирена все время лежала тихо, спрятав руки под одеяло; ее голова покоилась на двух подушках, глаза смотрели на меня. Потом она приподнялась, опустила ноги на пол, попыталась встать.

– Погоди, я тебе помогу.

– Сколько времени мы уже сидим здесь? Я должна… – Замолчав, она взглянула на меня.

– Ничего ты не должна. Я тебя заболтал? Все, умолкаю и иду готовить ужин. Обед мы уже пропустили.

– Я должна… Если бы я не чувствовала такой усталости… – Она опять вопросительно взглянула на меня, и я опять не понял немого вопроса, а потому не знал, следует ли ей помочь или же уговорить ее лечь обратно в постель. Но тут глаза у нее закрылись, она пошатнулась, я подхватил ее и уложил в постель.

Было довольно поздно, еще светло, но солнце уже зашло за горы. Скоро стемнеет. Отыскав за террасой водопроводный кран и лейку, я полил засохший огород; возможно, утром земля отойдет и мы сможем приготовить свежий салат. На сегодня нам хватит остатков вчерашнего пиршества. У Ирены аппетит все равно отсутствовал. Заспанная и молчаливая, она съела совсем немного, после чего я сводил ее в туалет и отнес в кровать.

– Нам нужно завтра к Мередене.

– За покупками? Я могу съездить сам.

– Пеленки…

Днем она держала себя под контролем, но боялась ночи. Я уже знал, где находится постельное белье и полотенца, вспомнил, как жена пеленала малышей, поэтому оторвал полосу от старого полотенца, сделал из нее квадрат, сложил квадрат треугольником, подложил треугольник под нее и обернул вокруг тела.

– Умело, ничего не скажешь, – попыталась она пошутить.

Я пожал плечами. Ей не обязательно знать, что я никогда не пеленал своих детей, как это положено современным отцам. Однако потом все же признался:

– Я был старомодным папашей. Пеленками и пеленанием занималась жена.

Она кивнула:

– По крайней мере, иногда ты смотрел, как это делается. Ты говорил детям «спокойной ночи»? – Она посмотрела на меня смущенно и отчужденно, как утром, но было видно, что ей приятно лежать в свежей постели.

– Спокойной ночи, Ирена.

Я наклонился к ней, поправил одеяло, а она обхватила меня за шею руками, как несколько дней назад, и меня вновь тронул этот доверчивый жест. Встав, я быстро вышел, чтобы удержаться от слез.

Так прошли следующие дни. Ирена спала до позднего утра, потом я устраивал ее на балконе. Иногда она спускалась по лестнице сама, иногда я нес ее на руках. Порой она осиливала даже лестницу из дома на берег, доходила до скалы у оконечности бухты, с удовольствием чувствуя песок под ногами, или брела по лодыжки в воде.

Сначала она не хотела отпускать меня одного, но потом все-таки отпустила к Мередене. Мы с Мереденой доехали по размытой и заросшей дороге до того места, где она выходила на автостраду, и через полчаса добрались до городка с супермаркетом. Там, расплатившись кредитной картой, я накупил гору всякой всячины для Мередены и для себя, что, видимо, не вязалось с ее представлениями о правильной деревенской жизни. Мередена взяла с меня обещание не рассказывать о покупках ни ее людям, ни Ирене. Она загрузила покупки в тележку, испытывая одновременно нескрываемую радость и угрызения совести.

Я угрызений совести не испытывал, но почувствовал себя чужим в городке среди магазинов, рекламы, ресторанов, машин; в супермаркете меня раздражали яркий холодный свет, широкие пустые проходы, избыток товаров. Я прикинул: две недели назад я обнаружил в Художественной галерее портрет Ирены, восемь дней назад приехал к ней. А мне казалось, будто здесь прошло уже несколько недель.

Иногда я работал с утра на огороде, стирал белье или чинил что-нибудь: провалившуюся ступеньку, текущий кран, запасное колесо джипа. Я не спешил, обдумывая продолжение нашей истории. Но бывало, что Ирене хотелось услышать продолжение уже утром, поэтому приходилось импровизировать и затягивать рассказ за счет всяческих подробностей. Тогда мы пропускали обед, я оставался у ее постели на балконе едва ли не до вечера и рассказывал.

Я рассказал о перелете через Атлантику, о том, как мы увидели в иллюминатор другой самолет: так в огромном океане встречаются корабли – привет из другого мира, к которому ты плывешь. В Нью-Йорке мы сняли номер в отеле «Уолдорф Астория», с наслаждением открывали для себя этот город и вели себя как богатые туристы, пока не закончились деньги. Мы поднимались на небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг, осмотрели статую Свободы, ходили в музеи Метрополитен, Гуггенхайма и Фрика, гуляли по Центральному парку до его северной части, где уже становилось опасно, даже отважились заглянуть в гарлемский район Бауэри, мы ели в «Артистическом кафе», «Русской чайной» и «Грамерси таверн». Ирена раньше не бывала в Нью-Йорке, уже давно не видела никаких фильмов, поэтому с интересом слушала то, что сегодня всем известно по кинофильмам или собственным путешествиям. В нашем гостиничном номере стояли две кровати, поэтому Ирена спросила, не предложил ли я или она сама спать в одной постели. Но я решил, что правильнее оставаться в разных, раз она не любила меня, а относилась ко мне лишь по-дружески.

Время, когда Ирена отдыхала, когда мы обедали и когда я продолжал рассказывать свои истории, зависело от ее самочувствия. Пеленки ей больше не понадобились; неприятность первой ночи после отъезда Гундлаха и Швинда не повторилась. Но зачастую она чувствовала себя плохо, ее тошнило. Аппетит у нее и без того отсутствовал. Она хвалила мои спагетти карбонара, ризотто с грибами, гуляш с картошкой, но по-настоящему ей нравился только мой салат.

Сложившееся однообразие нашей совместной жизни немного напоминало то, о чем я мечтал тогда во Франкфурте. Однажды, не удержавшись, я даже сказал об этом Ирене.

– Да, – улыбнулась она, – только это жизнь накануне смерти.

День ото дня становилось все жарче. С моря больше не дул ветерок, поэтому воздух, который обычно никак не ощущается, сделался похожим на теплую гущу. Птицы перестали летать и петь, растительность на огороде засохла. Ирена запретила поливку.

– Скоро воды будет не хватать.

– Ты не хочешь переселиться в нижний дом?

– Может, завтра.

На следующий день она вновь сказала «может, завтра», но потом в нижнем доме стало так же жарко, как в верхнем. Ночью жара ощущалась даже сильнее, каменные стены отдавали накопившееся за ночь тепло. Ночь не приносила прохлады.