Филиппа Грегори - Дочь кардинала

– А о чем было тут говорить? – спрашивает она, снова беря в руки шитье. – Все и так знали, что я ее ненавижу и она ненавидит меня. Пока был жив Эдуард и был готов в любой момент назвать ее своей женой и признать детей, какая была разница, что я могла сказать? Да кто вообще тут мог сказать что-либо значимое? Если он добился молчания епископа Стиллингтона, зачем было высказываться мне?

Ричард качает головой.

– С того самого момента, как Эдуард сел на трон, его окружают скандалы, – говорит он.

– Но о тебе нет ни единого дурного слова, – напоминает она ему. – Прими же трон сам. В Англии нет ни одного человека, который стал бы защищать права Елизаветы Вудвилл, если только он не член ее семьи или она не подкупила его. Все же остальные прекрасно знают, что она ведьма и соблазнительница.

– Она станет моим смертельным врагом, – замечает Ричард.

– Тогда не выпускай ее из святилища до конца ее дней, – парирует старая герцогиня, на губах которой блуждает почти ведьмовская улыбка. – Пусть остается на святой земле, в полутьме, вместе с выводком дочерей. Арестуй ее и держи ее там, вместе со всем ее нечистым племенем.

Ричард поворачивается ко мне:

– А ты что скажешь?

В комнате повисла тишина, все ждут моего решения. Я думаю о своем отце, который убил своего могучего боевого коня, чтобы остаться на поле битвы, где он и принял поражение в борьбе, чтобы посадить меня на трон Англии. Я думаю о Елизавете Вудвилл, которая отравляла все мои дни и лишила жизни мою сестру.

– Я думаю, что у тебя больше прав на трон, чем у ее сына, – говорю я вслух. А про себя думаю: «А у меня больше прав быть королевой, чем у нее. И я стану ею, королевой Анной Английской».

Но Ричард все еще колеблется.

– Заявить права на трон – значит принять очень серьезное решение.

Я подхожу к нему и беру его за руку. Мы словно снова стоим у алтаря, держась за руки и принося свои клятвы о верности. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь и что у меня раскраснелись щеки. В этот момент я была истинной дочерью своего отца.

– Это твоя судьба, – говорю я ему и слышу, с какой уверенностью звучит мой голос. – По праву рождения, по воспитанию ты – лучший король, который может быть у Англии в эти нелегкие времена. Решайся, Ричард. Воспользуйся своим шансом. Это и мое право, равно как и твое, так давай же воспользуемся им вместе.

И снова я стою в королевских апартаментах в Тауэре, глядя в сводчатые окна на лунную дорожку, протянувшуюся по темной поверхности речной воды. Снова я остро ощущаю тишину, сквозь которую с трудом прорываются далекие звуки музыки. Сегодня ночь перед нашей коронацией, и я пришла сюда от праздничного стола, чтобы помолиться и посмотреть на быстро текущую реку, стремящуюся встретиться с морем. Я буду королевой Англии. Я снова шепчу себе обещание, некогда данное мне отцом. Я буду королевой Анной Английской, и завтра день моей коронации.

Я знаю, что она будет стоять возле маленького окошка и смотреть в темноту за пределами святилища. Ее красивое лицо будет искажено горем, пока она будет возносить молитвы за своих сыновей, зная, что они оба у нас в руках и что ни один из них никогда не станет королем. Я знаю, что она будет проклинать нас, сжимая в руках тряпичную куклу или восковую фигурку, заговаривая травы и бросая их в огонь. Все ее внимание будет приковано к Тауэру, как взгляд луны, которая сегодня проложила на воде яркую серебристую дорожку, ведущую прямо к окнам их спальни.

Их спальни, спальни ее мальчиков. Потому что оба этих мальчика сейчас в Тауэре, со мной, всего лишь этажом выше. Если бы я прошла всего лишь один пролет ступеней вверх и велела стражникам отступить в сторону, то увидела бы, как они спят в своих кроватях, как лунный свет касается их бледных лиц, как поднимаются и опадают их теплые бока под украшенными кружевами рубахами, как покоятся они в глубоком детском сне. Принцу всего лишь двенадцать лет, над его верхней губой только стал появляться светлый пушок, и он спит, разбросав ноги по кровати, как нескладный жеребенок. Его брату Ричарду в следующем месяце исполнится десять, он родился в том же году, что и мой собственный сын, Эдуард. Смогу ли я когда-нибудь смотреть на ее сына и не думать о своем? Он веселый маленький мальчик и даже во сне улыбается каким-то своим смешным сновидениям. Эти мальчики теперь находятся под нашей опекой и останутся с нами, пока не повзрослеют. Нам придется держать их в замке Миддлем или Шериф-Хаттон, одном из наших северных домов, где мы можем довериться слугам во внимательном наблюдении за ними. Что-то подсказывает мне, что нам придется отправить их туда навсегда. Они вырастут и из очаровательных ребятишек превратятся в заключенных, потому что мы не сможем их отпустить.

Они всегда будут представлять для нас опасность, являясь средоточием воли несогласных и символом борьбы для тех, кто захочет оспорить наше правление. Елизавета Вудвилл посвятит свою жизнь тому, чтобы выкрасть их у нас и восстановить их право на корону. А мы повезем с собой домой самую страшную угрозу для всех нас. Их отец, Эдуард, никогда не стал бы терпеть присутствия подобной угрозы для своих родных. Как и мой отец. Однажды мой отец удерживал короля Эдуарда, и, когда тот покинул место своего заключения, чтобы вернуться на трон, он сказал, что у него нет иного выбора, как в следующий раз схватить и убить его. Эдуард хорошо запомнил этот урок, полученный от отца. Когда он арестовал старого короля, Генриха, то держал его неприкосновенным, только пока был жив его ланкастерский наследник. Смерть моего мужа, принца Эдуарда, стала смертным приговором для его отца. Когда король Эдуард увидел, что может положить конец дому Ланкастеров, то сделал это в тот же вечер: он убил короля Генриха, а его братья, Джордж и Ричард, стали соучастниками цареубийства. Они поняли, что, пока он жив, он останется символом бунтарских настроений и будет представлять собой опасность для них. А когда он умрет, он будет оплакан и благополучно забыт. У меня нет ни малейших сомнений в том, что живые мальчики Вудвилл представляют собой опасность для нас. Нет, правда, ни одного из них не стоит обрекать на мученическую жизнь. Только моя слабость, нежность к этим детям и любовь Ричарда к почившему брату заставляют нас пощадить их жизни. Ни мой отец, ни брат Ричарда не были бы такими мягкосердечными глупцами.

Я поглубже запахиваю плащ, хоть ночь стоит теплая. Я чувствую ночную прохладу в ветре, дующем со стороны реки. Я думаю о том, как рассмеялась бы сейчас Изабелла, увидев меня сейчас, в мехах Елизаветы Вудвилл, в том же самом бесценном горностае, который она когда-то давно положила в свой сундук, чтобы украсить им свои платья, а потом была вынуждена вернуть обратно. Изабелла смеялась бы с триумфом. Сегодня вечером мы победили, несмотря ни на что, и маленькая девочка, которая играла в королеву в ночь после коронации Елизаветы Вудвилл, в этой самой башне, завтра сама наденет корону.