Филиппа Грегори - Дочь кардинала

Но почему же тогда, при всех ее удивительных достоинствах, я так ее ненавижу?

Хотя я знаю ответ на этот вопрос. В первую очередь потому, что я глупо, грешно и самозабвенно ревную. Конечно, я замечаю, как Ричард смотрит на нее, как будто она – вернувшийся к нему старший брат, только молодой, полный надежд, веселый и красивый. Он не позволяет себе ни слова, которое я могла бы неверно истолковать, и никогда не говорит о ней иначе как о своей племяннице. Но он, да и весь двор смотрит на нее так, словно она – услада для глаз и радость для его сердца.

А во-вторых, я думаю, что жизнь к ней была слишком добра. Жизнь научила ее смеяться по несколько раз в день, как будто у нее каждый день хорош и удивителен. Жизнь сделала ее красивой, потому что она не переживала ничего, что могло бы оставить морщины на ее лице. Что вообще может оставить следы разочарования и горечи на ее лице? Да, да, я знаю, она потеряла отца и любимого дядю, их выгнали из дворца, лишили трона, и она потеряла двоих любимых братьев. Но я не помню этого, когда вижу, как она играет в веревочку с кусочком пряденой нити, или бежит вдоль реки, или плетет корону из нарциссов для Анны, словно бы этих девочек не пугала сама мысль о короне. Она кажется мне совершенно беззаботной, и я отчаянно завидую этой ее радости, которая слишком легко ей достается.

И последнее: я никогда не полюблю дочь Елизаветы Вудвилл. Никогда. Эта женщина нависала над моей жизнью, как кровавая луна, с самого первого мгновения, когда я ее увидела, только сначала она казалась мне самой красивой женщиной в мире, а потом я поняла, что она – мой самый страшный враг, который убил мою сестру и ее мужа. Какими бы средствами ни пользовалась Елизавета, чтобы добыть для своих дочерей право вернуться ко двору, ничто не смогло очаровать меня и ничто никогда не очарует достаточно, чтобы я забыла о том, что они – дочери нашего врага. А в этом случае, с принцессой Елизаветой, она сама стала мне врагом.

Я нисколько не сомневаюсь в том, что она живет здесь среди нас в качестве шпиона и отвлекающего маневра. Она помолвлена с Генрихом Тюдором, и то, что ее мать открыто объявляет о перемене своих взглядов, для меня ровным счетом ничего не значит, как, я подозреваю, не значит для нее самой и для жениха. Она дочь нашего врага, и она помолвлена с нашим врагом. Так почему же мне не считать ее саму своим врагом? Вот я и считаю.

Когда тают снега на холмах севера и дороги подсыхают достаточно, чтобы мы могли путешествовать, мы уезжаем из Лондона. Я так рада этому, что мне приходится делать над собой усилие, чтобы изобразить соответствующую случаю грусть от расставания и не обидеть лондонских купцов и граждан, высыпавших на улицы, чтобы попрощаться с нами. Я воспринимаю Лондон как город, в котором любят Риверсов, потому что слышу рев оваций, когда следом за мной проезжают все три сестры, одна за другой. Лондон обожает красоту, а все три девочки Елизаветы Вудвилл весьма хороши собой, и их миловидность заставляет людей еще больше радоваться за род Йорков. Я улыбаюсь и машу рукой, чтобы принять эту похвалу, но я прекрасно понимаю, что из всей их реакции мне достается только уважение как к королеве, а вся нежность – только к хорошеньким принцессам.

Выехав на дорогу, я задаю быстрый темп движения, чтобы мои фрейлины остались позади и мне не пришлось слушать болтовню Елизаветы с сестрами. Ее чудный музыкальный голос вызывает у меня ломоту в скулах. А так я могу ехать впереди, сразу за мной выстраивается моя охрана, и я не вижу и не слышу сестер Риверс.

Когда Ричард возвращается от головы процессии, он ставит своего коня бок о бок с моим, и мы мило едем рядом, словно эта девица и не расточает улыбок и смеха прямо за нашими спинами. Я смотрю на его суровый профиль и думаю, прислушивается ли он к ней, не хочет ли задержать коня, чтобы поехать рядом с ней. Но когда он заговаривает, я понимаю, что из-за своей ревности я наполняюсь страхом и подозрениями, вместо того чтобы просто радоваться его компании.

– Мы остановимся в замке Ноттингем на месяц, – говорит он. – Я хочу перестроить там твои комнаты, сделать их удобнее. Я намерен продолжить начинания Эдуарда в строительстве. А потом ты можешь ехать в Миддлем, если захочешь. Я последую за тобой. Я знаю, что тебе хочется поскорее увидеть детей.

– Кажется, что прошло так много времени, – соглашаюсь я. – Но я сегодня получила письмо от лекарей, они говорят, что дети здоровы. – Я говорю обо всех детях, потому что ни один из нас не признает вслух, что юный Тедди крепок и жизнерадостен, а впрочем, так же умен, как молодой щенок, а Маргарита вообще никогда не болеет. Это наш сын, наш Эдуард растет очень медленно, невысок для своего возраста и легко устает.

– Вот и хорошо, – говорит Ричард. – А после этого лета мы можем привезти их всех во дворец и оставить с нами. Королева Елизавета всегда держала детей при себе, и принцесса говорит, что у нее было самое счастливое детство.

– Госпожа Грей, – поправляю я его с улыбкой.

Мы прибываем в замок Ноттингем вечером, как раз когда садящееся солнце вычерчивает контуры его башен черным на фоне розовато-золотого неба. Когда мы приближаемся к замку, со стен несутся приветственные фанфары, а стражники выбегают к подъемному мосту, чтобы выстроиться рядом с ним. Мы с Ричардом едем бок о бок, принимая приветствия солдат и аплодисменты жителей города.

Я рада наконец спешиться и отправиться в апартаменты королевы. До меня доносится болтовня моих фрейлин, но среди них я не могу различить голосов девочек Риверс. В который раз я думаю, что должна уже научиться не искать их глазами, не поддаваться тому чувству, которое вызывает у меня их присутствие. Если бы я могла заставить себя не обращать на них внимания, то мне не пришлось бы оглядываться, чтобы понять, смотрит ли на них Ричард, улыбается ли ему Елизавета.

Мы провели в замке Ноттингем несколько дней, охотясь в прекрасных лесах, угощаясь на ужин дичью, которую убили, когда в мои покои поднимается гонец. Он выглядит настолько измученным дорогой и таким мрачным, что я тут же понимаю, что случилось что-то ужасное. Когда он протягивает мне письмо, его рука заметно дрожит.

– Что такое? – спрашиваю я его, но он качает головой, словно не может передать мне весть на словах. Я оглядываюсь вокруг и натыкаюсь на пристальный взгляд Елизаветы и на какой-то страшный момент вспоминаю о том, как она и ее мать прокляли того, кто убил их мальчиков в Тауэре. Я пытаюсь улыбнуться ей, но чувствую, как скованы мои губы, и понимаю, что вместо улыбки на моем лице появилась гримаса.

Вдруг она делает шаг вперед, и я вижу выражение жалости на ее юном лице.