Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете

Нет, вру. Недавно я сидел на ресепшене и наблюдал за ее работой. Выяснилось, что она выполняет кучу всяких обязанностей. Одновременно может делать хоть десять дел. Глядя тогда на Конни, я подумал, что мы работаем без заминок во многом благодаря ей.

Стоило мне нажать «Отправить», как я пожалел о написанном. Да что со мной такое? Я не обязан перед ним оправдываться!

А ей ты об этом говорил?

Нет.

Нет! На одно слово больше, чем следовало написать!

Может, надо сказать?

Может.

Так почему не скажешь? Ты в кои-то веки что-то заметил. Это огромное достижение, Пол. Сохранить наблюдательность, восприимчивость к повседневным мелочам – самое трудное в наши дни. Но твой успех ничего не стоит, если ты не поделишься им с Конни. Незнающему простительно молчать; если же на человека снизошло озарение, а он по-прежнему молчит – это уже преступление.

Конни вошла в комнату как раз в тот миг, когда я это читал. Я как можно непринужденнее засунул телефон в карман.

– С кем ты постоянно переписываешься? – спросила она.

– Я не переписываюсь. Я читаю про вчерашнюю игру.

Снова вытащив я-машинку из кармана, я сделал вид, что читаю про вчерашнюю игру. Конни не шевельнулась.

– Они вчера не играли.

Я поднял глаза.

– Кто?

– «Ред Сокс». Они вчера не играли.

– А я не про «Ред Сокс». Я про другую команду. Мало ли на свете команд.

– Про какую?

– Какая разница? «Янкиз».

– Матч «Янкиз» вчера приостановили из-за дождя. После пятого иннинга.

– Это не значит, что никто не проанализировал первые пять иннингов, – сказал я и покачал головой, огорченный невежеством простых смертных.

– Матч «Янкиз» вчера не приостанавливали. Они играли с Чикаго и победили со счетом 18:7.

Я вышел из кабинета. Затем вернулся.

– Кстати, я хотел выразить тебе признательность за прекрасную работу. Счета, посылки, цветы на столе… Цветы всё меняют, ей-богу.

Ее глаза превратились в крошечные алмазы: она пыталась разгадать мои мотивы.

– С каких это пор ты обращаешь внимание на цветы?

Ну все , – написал я. – Больше я с тобой не разговариваю.

На следующий день сайт моей клиники изменился. На нем появились кантонменты 30–34 из Кантаветиклов – продолжение рассказа о сбежавших на гору Сеир амаликитянах.

«И царь Давид последовал за ними на гору Сеир, и поражал всех сыновей Амалика, всех четырехсот уцелевших. Выжил только один Агаг, царь Амаликитский: он спрятался за кипарисом и смотрел, что израильтяне сделали со всеми амаликитянами от Хацацона до горы Сеир. И громко плакал Агаг над племенем Амалика, окропившего кровью своей сухие скалы, и крутился на месте, и размахивал руками, как ивы при ручьях, и проливал слезы подобные дождю с неба».

И так далее, и тому подобное. Агаг рыдает, пока у него не заканчиваются силы, после чего проклинает израильтянского Бога, чье расположение пытался заслужить. «Что натворил ты, Бог Израиля?» – вопрошает он груду человеческих и верблюжьих трупов. Перед глазами у меня встала картина похлеще сражения при Энтитеме: волнующуееся море из мертвых тел, всюду оторванные руки, ноги, торсы и окровавленные головы (кровь уже начала запекаться на жарком солнце), а в самой середине стоит на коленях последний из истребленного племени. Он воздевает руки к небу и проклинает бога, которого действительно готов был обожествлять. «Разве не преклонили они колен пред тобой, и не служили тебе, и не искали твоей милости? – вопрошает он. – И разве не исполняли они всех твоих заветов, не перестали есть свиней и тушканчиков, не обрезали себя и не надели чистые одеяния? И разве не любил я дщерь твою, и не выучил ради тебя еврейский?»

И тут – ну надо же! – угадайте, кто явился Агагу «на облаке крови»? (Вообразить такое облако довольно трудно, но вы же знаете, как это бывает, семантика и все такое). Сам Бог, единственный и неповторимый. «Подойди сюда, – говорит Бог, – и ничего не бойся». Сейчас прям, так он и подошел. Агаг лежит, съежившись, среди кровавых тел и лихорадочно соображает (что странно для историй подобного типа, где пророк по первому дуновению небесного ветра способен понять, кто с ним разговаривает), то ли ему явился сам Бог, то ли, учитывая, сколько дерьма ему пришлось пережить, это первый задокументированный случай посттравматического стрессового расстройства в истории человечества. Сомневается он недолго: Бог настроен весьма решительно. «Ты узнаешь, что я Господь Бог твой, хранивший до сего дня молчание». А молчал он из практических соображений: чего ради лезть на рожон вместе с остальными богами – египетскими, хананейскими, филистимскими и так далее, и тому подобное – и бегать по земле Ханаанской, подливая крови в мясорубку или «чиня раздор меж враждебными племенами, чтобы потом пожать первые плоды их урожаев»? Почему Он попросту не стер остальных богов из людской памяти и не установил на земле мир, а в человеках благоволение – вопрос, который так никто и не задал. Однако всем становится ясно, что Он – единственный Бог, пришедший, чтобы спасти Агага от невзгод и лишений. «Подойди сюда, – говорит Он, – и я вступлю с тобой в вечный союз, и произведу из тебя великий народ. Но отврати людей своих от этих воевод, и никогда не делай врага из них от имени моего. И если будешь помнить ты о союзе, ты не исчезнешь. Но если ты сделаешь Бога из меня, и станешь мне поклоняться, и пошлешь за гуслями и тимпаном, чтобы пророчествовать о мыслях и замысле моем, и пойдешь сражаться, тогда ты исчезнешь. Ибо человек не может познать меня». Агаг долго упирается – мол, да какой из меня пророк, язык у меня не подвешен, люди смеяться будут и т. д. – но потом все же берет себя в руки и, первый ульм, спускается с Сеира. Он меняет имя (видимо, после встречи с Господом все так делают), становится Сафеком и собирает вокруг себя кучку единомышленников. Вместе они начинают странствовать по земле Ханаанской, спасенные от огненной геенны истории.

Как ты понял , – позже написал мне он, – ульм – это тот, кто ставит Бога под сомнение .

Ничего я не понял , – ответил я. – Где логика? Как можно сомневаться в Боге, который только что тебе явился?

Ты включил не ту часть мозга, Пол. Включи ту часть, которая потихоньку атрофируется, которая жаждет пищи.

Но в том-то и фишка, я включил мозг и всегда им пользуюсь, поэтому твои религиозные бредни не производят на меня никакого впечатления.

Любая религия в чем-то нелогична. Буддист достигает Нирваны только тогда, когда понимает, что его «я» не существует, но ведь именно оно, это «я», должно осознать свое небытие. Индуист отрицает Вселенную мантрой «нети-нети» – «ни то, ни это», – а когда все варианты отброшены, остается только Бог. Еврей верит, что Господь создал его по своему подобию, но ведь человек полон зла. Христианин помимо этого верит, что Господь был человеком из плоти и крови. Нелогичное испытывает веру на прочность – без него все было бы слишком просто .