Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете

Допустим, я вхожу с улицы и направляюсь прямиком к раковине, чтобы вымыть руки. Неважно, к какой раковине, миссис Конвой обязательно меня найдет. Выследит по запаху, как охотничий пес. И тут же спросит: «Ну, и чем это вы занимались?» Я отвечу, она скажет: «Почему вы все время мне врете?» Я отвечу, а она скажет: «Критика еще никого не убивала. Убивает курение. Какой пример вы подаете своим пациентам, тайком бегая на перекуры?» Я отвечу, она скажет: «Им вовсе не хочется слышать о «бренности бытия» от своего стоматолога. Когда это вы снова пристрастились к сигаретам?» Я отвечу, она скажет: «Силы небесные! Так что же вы всем говорите, будто бросили?» Я отвечу, она скажет: «Не понимаю, как моя забота о здоровье начальника может «душить на корню все доброе и вечное». Я лишь хочу, чтобы вы полностью реализовали свой потенциал. Самоконтроль еще никому не повредил». Я отвечу, она скажет: «Вот еще! Да ни за что на свете! Дались мне ваши раковые палочки! Что вы делаете? Ну-ка потушите сигарету!» Я попытаюсь сменить тему, отпустив ненавязчивый комментарий, а она скажет: «Смертные муки вам несу не я, а вредные привычки. Неужели вы хотите испортить легкие и умереть молодым?» Я отвечу, она скажет: «Вы уже в аду? Ну-ну! Рассказать вам, какой ад на самом деле?» Я отвечу, она скажет: «Да, раз уж вы сами заметили, любую беседу можно свести к разговору о спасении души. Жаль, это не происходит чаще. Зачем вы открыли окно?» Я отвечу, она скажет: «Мы на первом этаже. В худшем случае вы вывихнете себе лодыжку».

Или, допустим, я выхожу из туалета, и миссис Конвой поджидает меня в коридоре. «Я всюду вас ищу! – скажет она. – Где вы были?!» Я предложу очевидный ответ, она скажет: «Почему вы все время называете это Громоящиком?» Я подробно отвечу, а она помрачнеет и скажет: «Пожалуйста, не называйте свои достижения в уборной «струей папы Римского». Я прекрасно знаю, что папа для вас – только повод похохмить, да и вся Католическая церковь – не более чем точильный камень для вашего остроумия. Но я, так уж вышло, очень высокого мнения о церкви, и пусть вы сами понять это не в силах, проявите уважение ко мне и не оскорбляйте папу Римского». Я извинюсь, но она пропустит мои слова мимо ушей. «Честное слово, иногда я начинаю сомневаться, что вам вообще есть дело до чувств окружающих людей!» С этими словами она уйдет. А я так и не узнаю, зачем она караулила меня под дверью Громоящика, если не с единственной целью – испортить настроение нам обоим.

Позже, дав мне немного поизводиться, миссис Конвой спросит: «Ну, так скажите: вам есть дело до чувств других людей? Вы хоть немножко меня уважаете?»

Разумеется, я ее уважал. Допустим, все записанные пациенты явились вовремя, и на чистку пришли разом пять человек. Чтобы минимизировать время ожидания и максимизировать выручку, я бы пригласил трех-четырех гигиенистов. Но ведь в моем распоряжении была сама Бетси Конвой! Бетси Конвой при помощи одного или двух временных сотрудников успевала делать снимки, писать анамнезы, счищать зубной камень, полировать, рассказывать пациентам о важности профилактических мер, оставлять подробные заметки для последующего осмотра врачом-стоматологом (то есть мной) и при всем этом еще курировать подчиненных и следить за составлением расписания. Стоматологи мне не поверят. Просто потому что не у всякого стоматолога есть такой замечательный гигиенист, как миссис Конвой.

«Ну? Отвечайте!» – будет донимать меня она.

Однако, случись ей умирать, я бы вряд ли бросился на помощь. Скорее, весело бы наблюдал за происходящим. Пусть лучше она умрет, думал я, чем всегда будет крутиться рядом. Я бы никогда не нашел ей достойную замену, но изо дня в день находиться рядом с Бетси Конвой – это испытание почище любых крестных мук. Бедная Бетси… Именно ей мы были обязаны высокой производительностью труда, профессионализмом и изрядной долей ежемесячной выручки. Ее полное принятие католицизма со всеми его несуразностями и врожденными изъянами как нельзя лучше подходило для работы в стоматологической клинике: зачастую, чтобы смотивировать массы на ежедневный уход за зубами, мы давим именно на чувство вины. Вручая босяку зубную щетку, Бетси Конвой говорила: «Вера познается в мелочах». Ну, кто еще на такое способен? А потом я вдруг представлял, как огромный мускулистый негр ставит ее раком на стоматологическое кресло и трахает до полного умопомешательства.

– Конечно, я вас уважаю, Бетси! Что бы мы без вас делали?

Позже, в баре, я окажусь последним посетителем. Она – предпоследним. Она спросит: «Может, вам уже хватит?» Я отвечу, она скажет: «Как вы доберетесь до дома?» Я отвечу, она скажет: «Конни давно уехала, лапочка. Два часа назад. Ну все, давайте я вам помогу». Она посадит меня в такси и скажет: «Дальше сами?» Я отвечу, а она скажет – уже таксисту: «Он живет в Бруклине». А потом – не знаю что.

Или вот, допустим, мы отправимся с благотворительной миссией к черту на кулички. Я буду биться, биться, не соглашаться, но в итоге все равно окажусь на борту самолета. Однажды мы побывали прямо-таки в невероятном захолустье: из аэропорта Кеннеди прилетели в Нью-Дели, из Нью-Дели – в Биху Патнайк, а оттуда еще пятьдесят километров ехали на поезде. Потом мы брели сквозь убийственный зной по зассанным улицам, а за нами с тихими наставлениями и увещеваниями ковыляли безногие и безрукие нищие. Клиника оказалась не клиникой, а двумя обычными креслами под пляжным зонтом. Рядом стояла палатка для больных с заячьей губой. Я просто увидел их за работой – и мне, знаете ли, хватило.

Допустим, в некой похожей ситуации я обращусь к миссис Конвой: «Как я только позволил вам затащить меня в эту богом забытую страну?» Она велит мне не произносить Божье имя всуе. Я скажу: «Не самое лучше время требовать от меня уважения к Господу. Хорошо ваш Господь уважил этих детей, ничего не скажешь». Некрозы пульпы, поражения языка, огромные раздутые зобы на почве абсцессов… Могу продолжать до бесконечности. Нет, я продолжу: почерневшие зубы, сломанные зубы, омертвелые зубы, смещенные зубы, зубы, растущие в разные стороны, прямо из нёба, язвы, открытые раны, сочащиеся гноем десны, сухие лунки, язвенно-некротические стоматиты, неизлечимые кариесы, голод, вызванный невозможностью пережевывать и глотать пищу… У этих нежных детских ртов просто не было шансов. Нормальный человек не остается в таком месте, надеясь сделать мир лучше. Нормальный человек первым же рейсом летит домой. Я оставался только из-за налогов. Мне сулило изрядное списание. И еще баранина, жаренная на вертеле, – это нечто. На Манхэттене такой не найдешь, хоть в лепешку расшибись.

Миссис Конвой скажет: «Мы приехали, чтобы делать Божье дело». «Лично я приехал за бараниной, – отвечу я. – Что же до Божьих дел – сдается, мы разгребаем последствия». Она не согласится. «Именно для этого мы и родились на свет Божий». – «Пессимизм, скептицизм, нытье и гнев – вот для чего мы родились на свет, – отвечу я. – А у местных и вовсе одна цель в жизни – страдания».