Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете

– Вы только что сказали, что нет.

– Для этого мне понадобилось подойти к вам и сказать. Когда вы узнали, что Эбби уволилась, вы могли бы и сами ко мне подойти. Выразить беспокойство. Все-таки речь идет об одном из самых страшных предрассудков в истории человечества.

– Я вас знаю. Вы не такой.

– Разве к вам в душу не должно было закрасться хотя бы крохотное сомнение?

– Пол, я не понимаю, в чем суть ваших расспросов. Вы антисемит или нет?

– Суть в том, что вам даже не любопытно! Вас это не беспокоит! А если я действительно антисемит?

– Вы сказали, что нет.

– А доказать можете?

– Мне нужно закончить работу. Если захотите признаться в антисемитизме, приходите – я буду ждать.

– Самое пагубное предубеждение в истории мира! – вскричал я.

– Верно.

– И я должен прийти сам ?!!

Я вышел из кабинета. Больше мы эту тему не обсуждали.

Моим последним пациентом в тот день был руководитель коммерческой службы в крупной фирме. Я нашел у него три кариеса, сообщил ему о своей находке, и в этот момент меня ненадолго позвала миссис Конвой. Когда я вернулся в кабинет, пациент сказал:

– Наверно, я не стану лечить зубы.

Его рентгеновские снимки были прямо перед ним на экране. Он прекрасно видел свои кариесы. Я еще раз заглянул в карту – со страховкой все в порядке, так что дороговизна лечения не должна была его беспокоить. И мне хотелось верить, что он заботится о здоровье своих зубов. Иначе бы он просто не пришел.

– Хорошо, но я настоятельно рекомендую вам заняться зубами. Причем в ближайшее время, дальше будет хуже.

Он кивнул.

– Вы боитесь боли? – осторожно спросил я.

Он искренне удивился.

– Разве лечить кариес больно?

– Нет. Поэтому я и спросил. Может, вы думали, что это больно.

– Нет-нет. Дело не в этом. Боли я не боюсь.

– Тогда разрешите полюбопытствовать, в чем причина? Со временем у вас разовьется пульпит, а вот это уже действительно больно.

– Сейчас я чувствую себя отлично. По моим ощущениям, никаких кариесов у меня нет.

– Но они есть, – сказал я. – Вот смотрите. Здесь, здесь и…

Я начал заново показывать ему снимки.

– Можете не показывать. Я все видел и верю вам.

– То есть вы верите, что проблема есть. Почему бы ее не решить? У вас три кариеса.

– Потому что я хорошо себя чувствую.

Я начинал выходить из себя.

– Хорошо, уделите мне еще минутку, пожалуйста. Посмотрите на экран. Видите эти темные участки? Один, два, три. Три кариеса.

– Согласно снимкам – да. Я это понимаю. Но не согласно моим ощущениям.

– И что же это за ощущения?

– В данный момент я не чувствую, что у меня есть больные зубы. Все отлично.

– Но кариес далеко не всегда сопровождается болью. Для этого мы и делаем снимки. Чтобы показать вам то, что нельзя почувствовать.

– Я понимаю, вы так работаете, и я не имею ничего против. Но я привык действовать по-другому.

– По-другому? Это рентген, им пользуются во всем мире. Не только «мы» так работаем. Все профессиональные стоматологи так работают.

– Очень хорошо. Но я привык руководствоваться своими ощущениями, и сейчас я чувствую себя прекрасно.

– Тогда зачем вы пришли?! Если вы чувствуете себя хорошо, а на снимки вам плевать, зачем вы пришли?

– Просто так положено. Каждые полгода надо посещать стоматолога.

– Доктор О’Рурк?

На пороге кабинета стояла Конни.

– Простите, я отлучусь, – сказал я пациенту.

И выскочил из кабинета как ошпаренный.

– Этот болван, – зашептал я, – не хочет лечить кариесы, потому что хорошо себя чувствует! Говорит, у него все отлично, зачем лечиться? Я показываю ему снимки, на что он мне заявляет: это вы так работаете! Все профессионалы так работают! А он, видите ли, просто щупает зубы языком, и если по его ощущениям все в порядке, то плевать ему на снимки и мнение профессионалов! Когда я спросил его, зачем он тогда пришел, знаешь, что он ответил? Потому что так надо! Так положено – каждые полгода посещать стоматолога! Неужели все люди так устроены? Это – нормальное явление? Так оно и бывает?

– К тебе пришел дядя Стюарт, – сообщила она.

Я умолк.

– Опять?

В приемной не было никого, кроме Стюарта и молодой азиатки в бежевых слаксах и сдвинутых наверх темных очках. Когда я вошел, она опустила очки на нос, и Стюарт ее представил. Венди Чу. Работает на Пита Мерсера.

– Вы знакомы с Питом Мерсером? – спросил я Стюарта.

– Лично не знаком. Я знаком только с Венди.

Венди выглядела так молодо, что при иных обстоятельствах я бы принял ее за школьницу-отличницу. Она вручила мне визитку. Посмотрев на карточку, я вспомнил, как Мерсер рассказывал про нанятого им частного детектива. «Детективное агентство Чу» – значилось на карточке. Я снова посмотрел на нее. Надо же, а ведь раньше сыщики носили фетровые шляпы и сидели за дверями с матовым стеклом. Куда катится этот мир?

– И как вы познакомилсь с Венди? – спросил я.

Она ответила сама:

– Чего только не случается, когда два человека отправляются на поиски одной женщины.

– Какой женщины?

– Пол, – сказал Стюарт, – мы пришли просить вас об услуге. Не могли бы вы после работы съездить с нами в Бруклин?

– Зачем?

– Мерсер хочет, чтобы вы кое с кем встретились, – сказала Венди.

– А где сам Мерсер?

– Он больше не принимает участия в деле.

– В каком деле?

Она промолчала. Ее взгляд за темными линзами очков был нечитаем.

– У меня пациент, – сказал я.

– Мы подождем. – Венди тут же села.

– Что происходит? – спросил я Стюарта.

– Я прошу вас о личной услуге. Съездите с нами в Бруклин.

Я вернулся к пациенту: тот терпеливо дожидался меня в кресле. Я сел рядом, смерил его долгим взглядом и всплеснул руками.

– Почему вы до сих пор здесь?

Он смутился.

– Вы же сами сказали подождать.

– Но почему вы меня послушались?

– Потому что вы – мой врач.

– То есть ждать по моей просьбе вы готовы, а лечиться – нет?

– Я уже сказал, что чувствую себя прекрасно.

– У вас кариес! – воскликнул я. – Целых три!

– Согласно снимкам.

– Да, да, вот именно! Согласно снимкам!

– Но не согласно моим ощущениям, – сказал он.

Мы сели в машину Венди и поехали в Бруклин, в район Краун-хайтс, где живут в основном евреи. На витринах и вывесках было много иврита, по улицам ходили женщины в одинаковых одеждах с одинаковыми колясками – огромными люльками на больших железных колесах; мужчины в черных костюмах, черных шляпах и с черными бородами выходили из маршруток и разговаривали по мобильным телефонам; бесчисленные дети, невзирая на суровость пейсов и скромность нарядов, скакали и бегали по тротуарам. Солнце садилось, и на улицах был полный порядок. Если бы не тонированные окна проезжавших мимо машин, дрожащие от басов, я бы решил, что мы очутились в семнадцатом веке.