Андре Моруа - Земля обетованная

В числе прочего он увез с собой на фронт Вовенарга и Виньи. Клер захотелось самой прочитать их книги. В ответном письме Клоду Парану она выразила свои впечатления от прочитанного. В следующем своем послании, прибывшем так быстро, как только позволяла военная почта, он поблагодарил ее за «очаровательное, очень вдумчивое и очень красивое письмо, которое меня осчастливило. Я чувствую себя таким одиноким в этих траншеях, между смертью и моими солдатами, что образ того мира, где живете вы, где еще существуют музыка, цветы и мудрые мысли, послужит мне драгоценным утешением». В конце письма он добавлял: «Поскольку теперь у нас есть военные крестные, не хотели бы вы стать такой для меня?» Клер согласилась и взяла за привычку писать Клоду раз в неделю, иногда посылая даже сочиненные для него стихи.

Это трогало его тем глубже, что он грустил, находясь вдали от привычного мира, в постоянной опасности, восхищенно вспоминая свою партнершу по танго с глазами цвета морской волны. В своих стихах она именовала его «мой друг» или даже «мой милый друг», в зависимости от ритма или рифмы, которые ей требовались. Эти поэтические вольности воспламенили капитана Парана. И он осмелился заговорить о любви:

То, что я напишу здесь, звучало бы слишком дерзко, а может быть, даже нескромно при других обстоятельствах, но признание в том, что я Вас люблю, высказанное прямо под носом у бошей, которые окопались на высотах холма, в ста метрах отсюда, сейчас кажется мне самым верным способом утвердиться в своей любви к Франции. Признаюсь Вам, что в какие-то моменты меня одолевает ужас при виде нагромождения трупов, обуревают сомнения или гневное чувство протеста. Я думаю: «К чему все это? Разве жизнь менее дорога, чем слава или даже честь?» И тогда я вспоминаю вас, ваше очаровательное лицо, ваши льняные волосы, ваши светлые глаза, и говорю себе: «Мы сражаемся за то, чтобы такие женщины оставались француженками, гордились нами и верили в свою страну…» И этого ответа – от моего влюбленного «я» моему несчастному «я», от моего «я» Дон Кихота моему «я» Санчо Пансы, – мне достаточно, чтобы победить страх и успокоиться. По сути дела, грезы всех французов воплощены в извечном диалоге между фаблио и эпическими поэмами. Благодаря Вам в моем сердце торжествует эпос, и я прекрасно знаю, что лучшие из моих людей, и мой чудесный лейтенант, и мои бравые сержанты – все хранят в потайном уголке души хрупкий женский образ, который оберегает и ободряет их. Святая Клара из Сарразака, молитесь за меня!

Отвечая Клоду, Клер ни словом не откликнулась на его признание, но и не стала возражать, молчаливо позволив Клоду и дальше писать ей в том же духе.

Госпожа Форжо и даже мисс Бринкер не без тревоги наблюдали за перепиской Клер и Парана, которая, не будучи тайной, все-таки становилась нежной и даже страстной. В это военное время трудно было воспротивиться дружбе, начавшейся с восхваления павшего героя; однако мадам Форжо позволила себе осторожно предупредить дочь.

– Разумеется, – сказала она, – я не намерена лишать этого молодого человека, которому ежедневно грозит смерть, ни твоего интереса, ни твоих писем, но будь осторожна. Не увлекайся. К чему это может привести? Уж конечно, не к свадьбе!

– Почему? – спросила Клер.

– Это было бы чистым безумием. Я разузнала о нем через Шарля. Это очень милый молодой человек, умный, храбрый, и ничего плохого о нем сказать нельзя. Но только он всего лишь сын вышедшего на пенсию преподавателя, и у него за душой ровно ничего нет. Ну, кем может стать после войны такой капитан Паран? В лучшем случае секретарем посольства в какой-нибудь далекой стране. При этом секретарем бедным, обремененным женой, а потом и малыми детьми. Тебе придется вести нищую, до смешного жалкую жизнь.

– Не вижу в такой жизни ничего смешного, – ответила Клер. – Я не боюсь бедности. Я готова сама заниматься хозяйством.

– Сперва все так говорят, Клер! А потом, со временем, начинают горько сожалеть о своем безрассудстве. Я хорошо тебя знаю: ты, при твоей гордости, будешь страдать больше, чем кто-либо, от сознания, что оказалась в роли Золушки среди посольских дам.

– Клод не только дипломат. Он хочет стать писателем. И я знаю много романистов, сделавших блестящую карьеру.

– Клер, я никогда не поверю, что этот юноша может стать великим писателем, да и успешным дипломатом тоже. Если уж быть откровенной, я нашла его довольно вульгарным, несмотря на блестящую образованность. Вдобавок у него какой-то странный, неприятный выговор, а что касается таланта, вспомни, что он пока еще ничего путного не создал. Гениальные люди начинают проявлять себя гораздо раньше!

– Не все, – возразила Клер. – И кстати, он написал великолепную статью о Барресе.

По правде говоря, эта привязанность к Клоду Парану была скорее плодом ее богатого воображения и упрямства. Она едва помнила его лицо, не забыла только романтическую прядь на лбу. Но письма капитана становились все более сентиментальными и лирическими; а в июне 1915 года, после легкого ранения, он заговорил о помолвке, и Клер не возражала. «С вашего позволения, – писал он позже, – я воспользуюсь своим отпуском по ранению, чтобы приехать в ваши места; мне это будет нетрудно, так как в Бриве живет мой дядя».

Мадам Форжо, которой Клер рассказала об этом плане, поступила мудро, не воспротивившись их встрече.

– Я, разумеется, не стану запрещать тебе видеться с офицером, – сказала она, – который сражался под командованием твоего отца. Но пока я не хотела бы принимать его у себя в доме. По всей округе тут же пойдут разговоры, что ты помолвлена. Если он согласится пообедать где-нибудь поблизости, например в брантомском отеле, мы можем встретиться там как бы случайно – вот это я могу допустить.

По дороге в Брантом, под щелканье кнута и щелканье языком, коими Ларноди подгонял своих старых кляч, мадам Форжо продолжала с невинным коварством вести подкоп под личность капитана Парана.

– Я прошу тебя лишь об одном, – говорила она Клер. – Отнесись к нему критически, как тебе это свойственно. Понаблюдай за его поведением. Рассмотри его как следует, прислушайся к его словам. И если он тебе действительно понравится, тогда… Хотя нет, я знаю твои вкусы, и это меня очень удивило бы.

Клер пыталась отрешиться от материнских наставлений: она представляла себе прогулку с Параном на берегу реки, под сенью согбенных плакучих ив, и предстоящий патетический дуэт без единой фальшивой ноты. В воздухе веяло близкой грозой; лошади, облепленные надоедливыми мухами, обмахивали бока хвостом, мотали гривой. Мадам Форжо задремала. Толчки экипажа на неровной брусчатке Брантома разбудили ее. Клер с удовольствием любовалась колыханием донных трав в прозрачных водах Дроны и красивым арочным мостом, сложенным в незапамятные времена монахами местного аббатства. По булыжной замшелой мостовой перед отелем вышагивал офицер; заметив экипаж, он торопливо подошел к нему.