Андре Моруа - Земля обетованная

– Это вполне логично, – заметила Клер. – А что вы можете на это возразить, господин Шмит?

– То, что Бальзак описывал также и женщин, ставших жертвами мужчин, – например, баронессу Юло, обеих дам Гранде, мать и дочь, – словом, всех, ставших жертвами циничных и безжалостных любовников.

– Да, но таковых меньшинство, – возразил доктор Маролль, – и, кроме того, он блистательно описывает именно женское коварство. Перечитайте « Беатрису »: оба мужских персонажа там всего лишь послушные инструменты в женских руках. И когда в конце Бальзак вводит туда демона-мужчину, тот действует опять-таки по приказу и плану женщины-дьяволицы.

– А вам не кажется, доктор, – спросила молодая женщина, говорившая с русским акцентом, – что это положение верно не только для Бальзака, но и для всех писателей-мужчин, тогда как в женских романах, напротив, именно мужчина становится жестоким чудовищем-соблазнителем?

– Очень верное замечание! – сказал доктор Маролль. – И оно тоже подтверждает мой тезис. Женщина-романистка пытается найти защиту от своего невроза, который я назову страхом борьбы с мужчиной.

– В таком случае, доктор, все романисты, и мужчины и женщины, невротики ?

– Точнее было бы сказать, что все они были бы невротиками, если бы не стали романистами. Невроз создает художника, а искусство лечит невроз.

– Но это же абсурд! – воскликнул молодой депутат от Монтэ. – В мире множество вполне здоровых великих писателей – Толстой, Виктор Гюго, Диккенс…

– Вы не могли бы привести худших примеров! – торжествующе парировал доктор Маролль. – И Толстой, и Виктор Гюго, и Диккенс – все трое неоспоримо были обязаны частью своей гениальности тяжелым неврозам; когда-нибудь я это докажу.

– Кто эта молодая русская? – вполголоса спросил Ларивьер. – Та, что недавно говорила… Красивая женщина.

– Это Ванда Неджанин, – ответила Клер. – Она занимается живописью. Ее привел Фернан Леже. И она вернулась к доктору Мароллю.

С первого же дня их знакомства она пристально следила за этим человеком, который одновременно и пугал, и зачаровывал ее. Некоторые из ее подруг рассказывали, что он творит чудеса, и Клер очень хотелось попросить его заняться ею, но в последний момент она отступалась. А сейчас спросила:

– Доктор, что именно вы называете неврозом?

– Невроз, сударыня, – это бегство от жизни, отказ принимать условия борьбы и, отсюда, стремление укрыться в воображаемой действительности.

– А какая разница между неврозом и психозом?

– Невротик в своем страхе перед жизнью все-таки признаёт существование реальности, сохраняет социальные рефлексы и прилагает все силы, чтобы оставаться в границах своего общества, пусть даже на пределе возможного. А при психозе, заболевании гораздо более тяжелом, больной, напротив, выходит за пределы реального мира. Бальзак и господин Шмит пишут романы, чтобы забыть о реальной жизни, но при этом посещают четверги мадам Ларрак или герцогини Абрантес, доказывая тем самым, что они не утратили «инстинкт стаи»; это их и спасает.

– А скажите, доктор, отчего некоторые люди бегут от реальной жизни?

– Оттого, что жизнь очень тяжела, мадам. И если первые жизненные опыты печально окончились для какого-то индивида, он сам будет стараться исключить себя из нее. Более того, это случается иногда и с целым народом, и с целой цивилизацией. Рискуя вас шокировать, скажу, что некоторые религии были попросту коллективными неврозами рода людского. Время от времени человечество создает богов, которые повелевают ему не жить, которые объявляют наслаждение грехом или предписывают, как у индусов, бездействие, ибо всякое действие – преступно. Подобные доктрины узаконивают отказ от жизни и даже возводят его в добродетель. Сексуальный невротик отрицает существование сексуальности, отказывает себе в возможности тратить силы на любовь; вот почему справедливо говорится, что скупость – причина всех наших бед.

– Вы хотите сказать, что импотент – попросту скупец? – спросила Роланда Верье.

– Именно так, мадам.

– Значит, скупец без капиталов, – со смехом ответила Роланда.

Роланда раздражала Клер, и она вместе с Эдме Реваль отошла в сторону.

– Как только эта женщина вмешивается в разговор, он становится вульгарным, – сказала она.

– Ах, как я хотела бы, чтобы сегодня здесь был Кристиан Менетрие, – ответила мадам Реваль. – Он бы смог возразить доктору. Уж он-то умеет ясно показать, как должны соотноситься реальность и иллюзия.

– В самом деле? Ну, тогда вы должны как-нибудь привести его сюда, вашего Менетрие, – сказала Клер. – Вы мне рассказывали о нем еще во время войны, в Лимузене, помните? Его «Песнь Мира» была первой книгой, которую вы дали мне почитать в Сарразаке. Но так и не представили автора.

– Кристиан никогда не бывает на больших светских приемах, – чуть смутившись, ответила Эдме. – Единственное, что я могу вам обещать, – это уговорить его прийти на скромный обед для нас троих.

– О, пожалуйста, сделайте это. Я буду очень рада, – сказала Клер. – Кажется, вы говорили, что он женат?

– Да, но он не живет с женой, только изредка бывает у нее и нигде с ней не показывается. Два художника в одной берлоге – это слишком; их яркие индивидуальности неизбежно вошли бы в конфликт. В течение двух лет у Кристиана была подруга, красивая итальянка Паола Бьонди, но недавно они разошлись, уж не знаю отчего, – по крайней мере, у него еще не зажила сердечная рана.

– Она живет в Париже?

– Нет, она римлянка, но часто приезжала во Францию. Впрочем, сам Менетрие много путешествует; я не знаю других писателей, которые получали бы столько писем от женщин; многие из них стали его подругами, приглашают его к себе, относятся как к магу и волшебнику или как к жрецу.

– А что нужно прочесть перед тем, как с ним встретиться?

– Ну, вы уже читали «Песнь Мира» и «Девственниц в могиле»… А есть ли у вас его «Орфей»? Это очень значительная книга, но темная по смыслу…

– Менетрие всегда казался мне трудным автором. Некоторые его фразы я перечитываю по три раза, пока не пойму.

– Ему приятно было бы это слышать: он хочет быть герметичным и считает ясность недостатком. Но это касается только его книг; в беседах он очень прост.

– А он молод? Или стар?

– Скорее, молод. Худой, аскетичный, с лицом Эль Греко, и у него чудесные руки – тонкие пальцы, патетические жесты…

К ним подошел Ларивьер.

– Прошу прощения, если помешал, Клер, – сказал он, – но там приехала мадам де Ноай, и она спрашивает вас.

– Только не говорите с ней о Менетрие, – предупредила Эдме. – Она терпеть его не может.

Эдме Реваль написала Клер, что Кристиан Менетрие согласился пообедать вместе с ними 23 февраля, в час дня. «До этой даты еще далеко, – добавила она, – но сейчас его нет в Париже. Я заранее радуюсь вашей встрече». Клер с любопытством ожидала назначенного дня, а пока просила всех, кто знал Менетрие, описать его. Портреты получились крайне противоречивые. Высокомерный и едкий Фабер сказал: