Амели Нотомб - Метафизика труб

– Чтобы его убить, – ответил он.

– Если человека привязать к кресту, это убивает?

– Да. Видишь, его прибили к кресту гвоздями. Гвозди – вот что убивает.

Объяснение показалось мне правдоподобным. И мне стало жаль этого страдальца. Выходит, Иисус умирал на глазах у целой толпы и никто не шелохнулся, чтобы его спасти! Эта картина показалась мне знакомой.

Ведь и я была в схожей ситуации, когда тонула и смотрела на людей, которые спокойно наблюдали, как я погибаю. Если бы кто-то из толпы вытащил гвозди из тела распятого, он был бы спасен. И если бы хоть одна душа догадалась вытащить меня из воды или хотя бы позвать моих родителей! В моем случае, как и с Иисусом, зрители предпочли не вмешиваться.

Вероятно, жители страны, где Иисус был распят, придерживались тех же принципов, что и японцы, и полагали, что если спасут ему жизнь, то обременят его обязанностью до последнего вздоха благодарить их за свое спасение.

Пусть лучше умирает, чем лишать его свободы.

Я и не думала оспаривать подобную точку зрения. Но я знала, как это ужасно: погибать на глазах у равнодушной толпы. Я ощущала глубочайшее родство с Иисусом и хорошо представляла себе, какой душевный протест переполнял его в те минуты.

Меня так взволновала эта история, что мне захотелось побольше узнать об Иисусе. Как я понимала, для этого мало листать книги, их необходимо читать. Я сказала, что хочу научиться читать: все дружно рассмеялись.

Раз меня не принимают всерьез, придется осваивать это дело в одиночку. Ведь научилась же я самостоятельно не менее трудным вещам: ходить, говорить, плавать, царить и крутить волчок.

Я сообразила, что начать лучше всего с «Тентена», где было много картинок. Я наугад раскрыла эту книжку и, усевшись на пол, стала ее листать. Не знаю, как это получилось, но когда я подошла к финалу, где корова выбирается из завода через трубку, из которой должны выскакивать сосиски, я заметила, что уже читаю.

Я не спешила делиться этим чудом с окружающими, которые подняли меня на смех, когда услышали о моем решении научиться читать. Апрель – это месяц, когда в Японии расцветают вишни. В тот вечер вся наша улица праздновала это событие, запивая его саке. Нисио-сан налила и мне маленький стаканчик, и я завизжала от удовольствия.

Долгие ночи напролет я лежала, прижавшись к решетке моей кровати, и сквозь нее пристально разглядывала спавших по соседству родителей, словно готовилась посвятить им зоологическое исследование. С каждым днем это смущало их все больше и больше. В конце концов из-за моего неусыпного внимания они совсем потеряли покой. Было решено, что пора выселять меня из родительской спальни.

Меня переместили на чердак. Я ликовала.

Здесь все предстояло открывать заново: незнакомый потолок и трещины, куда более причудливые, чем потолочный рисунок в родительской спальне, который за два с половиной года мне уже порядком поднадоел. А сколько тут было интересного хлама: какие-то коробки, старая одежда, дырявый надувной бассейн, сломанные ракетки и множество других чудесных вещей.

Теперь я не спала ни одной ночи, стараясь отгадать, что спрятано в этих коробках: видимо, что-то необыкновенное! Но я не могла самостоятельно вылезти из своей зарешеченной кроватки и спуститься на пол: слишком высоко!

В конце апреля в моей жизни произошла новая потрясающая перемена: на моем чердаке стали на ночь открывать окно. Теперь мне было уже совсем не до сна. Я проводила волшебные ночи, вслушиваясь и пытаясь разгадать каждый звук и каждый шорох, доносившиеся в мою мансарду через открытое окно. Кроватка моя стояла вдоль стены, под самым окном, и, когда ветер слегка сдувал занавеску в сторону, я видела красновато-лиловое небо: меня очень обрадовало, что ночь не такая темная, как я думала.

Но больше всего меня волновал далекий и неумолчный плач какой-то собаки, которую я окрестила Ёрукоэ – «Ночной голос». Ее лай мешал спать всему нашему кварталу. А мне он казался грустным и загадочным, как меланхолическая песня. Вот бы узнать, отчего эта собака так горько плачет!

Нежный и благоуханный ночной воздух стекал из окна прямо в мою кровать. И я пила и пила его, до полного опьянения. В те ночи я была готова возлюбить всю Вселенную только за этот опьянявший меня ночной кислород.

В эти сладостные бессонные ночи мой слух и обоняние работали на полную катушку. Но вот бы посмотреть, что делается за окном, которое походило на иллюминатор и все сильнее манило меня к себе!

Однажды ночью я не выдержала. Я взобралась на решетку своей кровати, подняла руки как можно выше и ухватилась за нижний край окошка. Совершив этот подвиг, я осмелела еще больше, и мне удалось подтянуть мое дебильное тело до окна. Повиснув на животе и держась локтями за край окна, я высунулась из своего иллюминатора и залюбовалась ночным пейзажем: темными очертаниями огромных гор, великолепными массивными крышами соседних домов, свечением вишен в цвету, таинственными ночными улицами.

Я попыталась высунуться еще больше, чтобы посмотреть на полянку, где Нисио-сан развешивала белье, и тут случилось неизбежное: я вывалилась наружу.

Но меня спасло чудо: падая, я инстинктивно раздвинула ноги, и они зацепились за внутренние края окошка. Мои нижние конечности лежали теперь на узком карнизе и проходившей здесь водосточной трубе, а туловище и голова болтались в воздухе.

Когда первый страх миновал, мне стал нравиться мой новый наблюдательный пост. Я долго и с большим интересом разглядывала тыльную сторону дома. Затем попробовала слегка покачаться из стороны в сторону и предалась баллистическим опытам, стараясь плюнуть как можно дальше.

Утром, когда мама вошла в комнату, она вскрикнула от ужаса: кровать была пуста, а из окна торчали лишь мои ноги. Она схватила меня за икры, втащила intra-muros и задала мне хорошую взбучку.

– Ей нельзя спать одной. Это слишком опасно, – решили мои родители.

Было решено, что на чердак переберется мой брат, а я вместо него буду спать в одной комнате с сестрой. Это новое переселение полностью перевернуло мою жизнь. Столь близкое соседство лишь подогрело мою страстную любовь к сестренке, с которой мы будем жить в одной комнате последующие пятнадцать лет. Теперь я не спала, потому что по ночам разглядывала свою сестру. Феи, щедро одарившие ее при рождении своими милостями, благосклонно оберегали ее сон.

Моя сестренка безмятежно спала, не замечая моего разглядывания, и я любовалась ею все ночи напролет. Я вслушивалась в ее ритмичное дыхание и нежные вздохи. Никто еще не изучил так хорошо сон другого человека, как я.

Двадцать лет спустя я с душевным трепетом прочла стихотворение Арагона: