Элис Манро - Танец блаженных теней (сборник)

Дом этот был таким же, как и другие деревянные дома в округе – некрашеные, с крутыми залатанными крышами и узенькими покосившимися крылечками, – дровяные печки, дым из труб и ребячьи мордашки, прижатые к оконным стеклам. За домами тянулась полоска земли – где распаханная, где заросшая травой и засыпанная камнями, за ней невысокие сосны, а спереди – дворы и безжизненные огороды, и серое шоссе, спешащее в город. Пошел снег. Он падал медленно, размеренно сыпал между дорогой, домами и соснами. Сначала он шел крупными хлопьями, потом снежинки становились все мельче и мельче, ложились на твердые борозды, на камни, на землю. И не таяли.

Я не помню, когда Майра Сайла появилась в нашем городе, хотя мы, кажется, два или три года проучились в одном классе. Мои воспоминания о ней начинаются с прошлого года, когда ее братишка Джимми пошел в первый класс. Джимми Сайла не умел самостоятельно ходить в туалет, и ему приходилось заглядывать к шестиклассникам и просить Майру, чтобы та отвела его. Частенько он добегал к Майре слишком поздно, когда его хлопковые штанишки на помочах уже украшало большое темное пятно. Тогда Майре приходилось просить учительницу: «Разрешите мне отвести братика домой, а то он описался?»

В первый раз она именно так и сказала, и, хотя Майра бормотала еле слышно, ее услышали все, кто сидел на первых партах, и тут же начали сдавленно хихикать, заставив весь класс навострить уши. Наша учительница – сдержанная, благовоспитанная девушка, носившая очки в тоненькой золотой оправе и деревянной нарочитостью поз напоминавшая жирафа, – написала что-то на листочке и показала Майре. И Майра неуверенно произнесла: «У моего брата приключилась маленькая авария».

О позоре Джимми Сайлы знали все, и на перемене (если его не лишали перемены в наказание за какую-то провинность, что случалось не так уж редко) он не решался выйти на школьный двор, где остальная мелкота, да и некоторые мальчишки постарше, подстерегали его, чтобы загнать в отдаленный угол и, прижав к ограде, отхлестать ветками. Ему приходилась держаться возле Майры. Однако двор в нашей школе делился на две части: «для мальчиков» и «для девочек», и существовало поверье, что, попавшись на чужой половине, можно с легкостью схлопотать взбучку Джимми не мог гулять на «девочковой» половине, а Майра – на «мальчишечьей», а оставаться в школе не разрешали никому, если не было дождя или снега. И вот Майра и Джимми каждую перемену проводили на узком заднем крылечке между двумя половинами двора. Может, они наблюдали, как другие играют в бейсбол, в пятнашки, прыгают, строят шалаши из листьев осенью и снежные крепости зимой, а может, и нет. Как ни глянешь на них – сидят, сгорбив щуплые спины и чуть понурив голову, и не шевелятся. У обоих были вытянутые гладкие овальные лица, меланхолические и застенчивые, и темные масляно-блестящие волосы. У малыша – недостаточно короткие после домашней стрижки, а Майра заплетала свои в тяжелые косы и венком укладывала вокруг головы, так что издали казалось, будто она надела тюрбан, который ей великоват. Их темные глаза, вечно прикрытые тяжелыми веками, глядели устало. Но это еще не все. Они были подобны детям на средневековых полотнах, подобны фигуркам, выточенным из дерева для поклонения или колдовства, с лицами гладкими и постаревшими до срока, лицами смиренными, загадочно-отрешенными.

Большинство учителей всю жизнь преподавали в нашей школе и на переменах отсиживались в учительской, предоставив нас самим себе. Но наша классная, молодая женщина в ломких золотых очках, присматривала за нами из окошка и время от времени выходила во двор с видом бойким и недовольным, чтобы разнять дерущихся малышек или заставить побегать старших, которые, сбившись в кучу, играли в веришь-не-веришь. Как-то раз она вышла и позвала:

– Девочки из шестого класса, я хочу вам кое-что сказать! – Она улыбнулась убедительно, искренне и страшно взволнованно, показав золотистые скобки на зубах, и сказала: – У нас есть одна ученица по имени Майра Сайла. Она ведь из вашего класса, правда?

Мы неопределенно замычали. Но тут прорезался воркующий голос Глэдис Хили:

– Да, мисс Дарлинг!

– Хорошо. А почему она никогда не играет вместе с вами? Каждый день я вижу, как она стоит на крыльце и никто с ней не играет. Как вам кажется, у нее очень счастливый вид? А если бы одна из вас стояла вот так, брошенная всеми, она была бы очень счастлива, как вы думаете?

Никто не ответил. Мы смотрели прямо на мисс Дарлинг, и лица наши выражали вежливость, хладнокровие и скуку, настолько неправдоподобным был ее вопрос. А потом Глэдис сказала:

– Майра сама не гуляет с нами, мисс Дарлинг. Она присматривает за своим младшим братиком.

– О, – замялась мисс Дарлинг, – но вам все равно следует быть к ней добрее. Вам так не кажется? Не кажется? Вы же попытаетесь быть добрее, правда? Я знаю, вы так и сделаете!

Бедная мисс Дарлинг! Ее затея так быстро сдулась, а уговоры обернулись блеянием и невнятным нытьем.

Когда она ушла, Глэдис Хили проворковала:

– Вы же попытаетесь быть добрее, правда? Я знаю, вы так и сделаете! – А потом выпятила губы, обнажив ряд крупных зубов, и радостно заорала: – А мне нипочем мороз и дождик! [6]

Она дошла до последнего куплета и напоследок исполнила впечатляющий пируэт, от которого вихрем взметнулась ее плиссированная юбка из шотландки. Мистер Хили держал магазин «Текстиль и женская одежда», и своим лидерством в нашем классе его дочь отчасти была обязана летящим юбкам, блузкам из органди и бархатным жакетам с медными пуговицами, а еще скороспелому бюсту и потрясающей наглости. Все мы дружно принялись передразнивать мисс Дарлинг.

Прежде мы почти не обращали внимания на Майру. Но теперь у нас появилась увлекательная игра. Она начиналась со слов: «А давайте-ка будем добрее к Майре!» После этого мы подходили к ней втроем-вчетвером и по команде спрашивали хором:

– При-вет, Майра, привет Май-ра!

А потом следовало что-то вроде:

– Чем ты моешь голову Майра? Волосы у тебя такие красивые и блестящие, Май-ра!

– О, она моет их рыбьим жиром, да, Майра? Ты моешь голову рыбьим жиром, ведь это им от тебя так воняет?

По правде говоря, от Майры действительно пахло, но это был сладковато-гнилостный запах порченых фруктов. Ведь ее родители держали фруктовую лавочку. Папаша Майры весь день восседал на табуретке под окном. Рубашка не сходилась на его объемистом пузе, и в прореху виднелись пучки черной шерсти вокруг пупа. Он жевал чеснок. Но стоило вам войти в лавку, как из-за легкой занавески, отделяющей заднюю часть магазинчика, навстречу вам бесшумно возникала миссис Сайла. Ее волосы ниспадали черными волнами, она улыбалась плотно сжатыми полными губами, растягивающимися, казалось, до невозможности. Она называла цену слегка резковатым голосом, подзадоривая вас на торг, а если вы не решались торговаться, протягивала вам пакет фруктов с нескрываемой насмешкой во взгляде.