Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Солнце поднялось ввысь, небо было совершенно чистым. Я забрался в скалы, забился, словно чайка, в дыру и, исполненный счастья, смотрел на море. Я ощущал тело мое сильным, свежим, послушным, а мысли мои, следуя за волной, тоже становились волной и без сопротивления тоже подчинялись танцующему ритму моря. Но мало-помалу на душе у меня становилось все суровее, темные голоса доносились из глубин моего существа. Я знал, кту это кричит. Стоит мне хотя бы на мгновение остаться наедине с собой, он начинает рычать внутри меня, мучимый невыразимыми желаниями и пылкими неуравновешенными надеждами, требуя от меня избавления.

Я торопливо раскрыл томик моего спутника – Данте. Чтобы не слышать, чтобы заклясть грозного, исполненного печали и мощи пребывающего во мне демона. Я листал страницы, читал отдельные стихи, терцины, вспоминал всю песнь, и с воплями поднимались с огненных страниц пребывающие в Аду грешники. Дальше были великие израненные души, которые пытались взобраться на высочайшую вершину, еще дальше – прогуливались на изумрудных лугах, словно яркие светлячки, блаженные души. Я то поднимался, то спускался по грозному трехэтажному зданию Судьбы, уверенно кружа по Аду, Чистилищу и Раю, словно по дому родному. Я страдал, стремился и радовался, проплывая над великолепными стихами. Я закрыл Данте и долго смотрел на море. Чайка опустилась брюшком на волну, отдаваясь всем телом великому освежающему наслаждению. На берегу появился загорелый босоногий мальчуган, который шел, напевая любовные мантинады [18]. Думаю, он понимал содержавшееся в песнях страдание, потому что в голосе его уже появилась легкая хрипота. Так вот в течение многих лет и веков пели и стихи Данте на их родине. И как любовная песня готовит мальчиков к любви, так пламенные стихи Флорентийца готовили итальянцев к борьбе за национальное избавление. И постепенно все они, перенимая душу поэта, претворяли рабство в свободу.

За спиной у меня раздался смех. Я мгновенно низвергся с дантовских вершин, обернулся и увидел Зорбаса. Лицо его расплылось в улыбке.

– Это что еще такое, хозяин? – крикнул он. – Я тебя уже несколько часов ищу, а ты как сквозь землю провалился!

И поскольку я продолжал молчать, оставаясь неподвижным, он закричал снова:

– Полдень миновал, курица давно готова, – может быть, она уже совсем разварилась, несчастная! Ты понял?

– Понял, но я не голоден.

– Не голоден! – воскликнул Зорбас, хлопнув себя по бедрам. – Ты с самого утра ничего не ел. Для души и тело нужно – пожалей его! Накорми его, хозяин, накорми его, потому что оно – наш ослик. Если его не кормить, оно может бросить нас посреди дороги.

Годами презирал я плотские наслаждения и, если бы это только было удобно, вообще питался бы тайком, словно совершая нечто постыдное. Но чтобы Зорбас не кричал больше, я сказал:

– Хорошо. Иду.

Мы направились к селению. Часы, проведенные среди скал, пролетели словно в любви – с быстротою молнии. Я все еще чувствовал на себе пламенное дыхание Флорентийца.

– О лигните думал? – как-то нерешительно спросил Зорбас.

– А то о чем же? – засмеявшись, ответил я. – Завтра приступаем к работе. Нужно было сделать кое-какие расчеты.

Зорбас искоса глянул на меня и промолчал. Я понял, что он снова приглядывается ко мне, не зная верить или не верить.

– Ну и к какому ты выводу пришел? – снова спросил он, раздумывая и продолжая шагать.

– Чтобы покрыть расходы, через три месяца мы должны добывать десять тонн лигнита в день.

Зорбас снова посмотрел на меня, теперь уже обеспокоенно, а затем сказал:

– Чего ж ты это к морю ходил расчеты делать? Прости, хозяин, что спрашиваю, только мне этого не понять. Мне вот, когда приходится иметь дело с цифрами, хочется забиться в какую-нибудь нору поглубже, ослепнуть и ничего не видеть. Потому что, стоит мне увидеть море, или дерево, или женщину, пусть даже старуху, все расчеты тут же идут к дьяволу! Цифры тут же распахивают крылья – будь они неладны! – распахивают крылья и улетают прочь.

– Почему же, Зорбас? – спросил я, желая подразнить его. – Ты сам виноват. Тебе недостает сил сосредоточиться.

– А я почем знаю, хозяин? Понимай как хочешь. Есть некоторые вещи, которые даже сам премудрый Соломон… Вот как-то проходил я через деревеньку. Вижу: девяностолетний старик сажает миндальное дерево. «Эй, дедушка! – говорю я. – Зачем ты миндаль сажаешь?» А он как был, даже спины не расправив, повернулся ко мне и говорит: «Я, сынок, делаю все так, будто я бессмертен». – «А я, – говорю я, – я делаю все так, будто могу помереть в любую минуту». Кто из нас двоих был прав, хозяин? – Он торжествующе глянул на меня и сказал: – Ну-ка, ответь!

Я молчал. Оба пути вели вверх, оба были достойны мужчины, и оба могли привести к вершине. Поступать так, словно смерти нет, и совершать поступок, каждую минуту думая о смерти, – возможно, то же самое. Но тогда, когда Зорбас спросил меня, я этого не знал.

– Так что же? – насмешливо спросил Зорбас. – Не огорчайся, хозяин, но ответа все равно не найдешь. Не в том дело, ребята. Вот сейчас я думаю о еде – о курице и о плове с корицей, и все в голове у меня дымится, словно плов. Так что давай-ка сперва поедим, сперва набьем брюхо, а потом видно будет. Всему свой черед. Сейчас перед нами плов, и в голове должен быть только плов. А завтра будет перед нами лигнит, так и в голове будет только лигнит. Серединки на половинку не нужно, понятно?

Мы вошли в село. Женщины сидели у дверей и болтали, старики молчали, опираясь о посохи. Под обильно увешанным плодами гранатовым деревом старушка искала в голове у внучонка вши.

У кофейни стоял стройный старик с глазами навыкат, со строгим сосредоточенным лицом, орлиным носом, благородной наружности. Это был Маврантонис, сельский староста, у которого мы арендовали лигнит. Вчера он заходил к мадам Ортанс, чтобы забрать нас к себе.

– Стыдно останавливаться на постоялом дворе, будто в деревне нет людей, – сказал он.

Он был серьезным и точным в выражениях, настоящий архонт. Мы отказались. Он обиделся, но настаивать не стал.

– Свой долг я исполнил, – сказал он и ушел.

Вскоре он прислал нам две головки сыра, корзину гранатов, миску изюма, сушеных смокв и бутыль ракии.

– Капитан [19]Маврантонис шлет вам привет, – сказал его домочадец, разгружая ослика. – Мало, – говорит он, – но от души!

Мы поприветствовали сельского старосту, сказав множество сердечных слов.

– Долгих лет жизни! – ответил он, положив руку на грудь.

И ничего больше не сказал.

– Неразговорчивый, – пробормотал Зорбас. – Терпкий человек.

– Гордый. Мне он нравится, – сказал я.

Мы уже подходили. Ноздри у Зорбаса радостно задрожали. Мадам Ортанс, заметив нас с порога, издала радостный возглас и исчезла внутри.