Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

– Кто стрелял из пистолета?

Послышались спешно удаляющиеся шаги. Одним прыжком Зорбас оказался у двери, распахнул ее.

– Тьфу, негодяи! – крикнул Зорбас, плюнув вслед убегавшему монаху. – Попы, монахи, монашенки, настоятели, церковные старосты, пономари, тьфу на вас!

– Пошли отсюда! – сказал я. – Тут кровью пахнет.

– Если бы только кровью! – прорычал Зорбас. – Ты ступай к заутреней, если тебе угодно, а я разузнаю, что здесь приключилось.

– Пошли отсюда! – снова сказал я. – И будь добр, не суй нос не в свое дело.

– Именно туда мне и хочется его сунуть, хозяин! – Он немного подумал и сказал с лукавой усмешкой: – Кажется, дьявол – велика его милость! – устроил все так, как нужно. Знаешь, хозяин, сколько может стоить выстрел из пистолета в монастыре? Семь тысяч!

Мы спустились во двор. Благоухание цветущих деревьев, нега, блаженство. Ожидавший нас Захарий подбежал и схватил Зорбаса под руку.

– Брат Канаваро, – прошептал он, дрожа. – Пошли отсюда!

– Кто стрелял из пистолета? Убили кого? Говори, монах, не то задушу!

У монаха трясся подбородок. Он огляделся вокруг. Двор был пуст, кельи заперты, из открытой церкви лилась волнами мелодия.

– Следуйте за мной… – прошептал он. – Содом и Гоморра!

Мы проскользнули вдоль стен, миновали двор, вышли за ограду.

На расстоянии полета брошенного камня от монастыря находилось кладбище. Мы вошли туда и двинулись между могилами. Захарий толкнул дверцу небольшой часовенки и вошел внутрь. Вошли и мы. Посредине на соломе лежало завернутое в рясу тело. Одна свеча горела в изголовье, другая – у ног.

Я склонился к мертвецу, открыл ему лицо.

– Монашек! – в ужасе прошептал я. – Русый монашек Дометия!

На алтарных дверях сиял архангел Михаил – с прямыми крыльями, обнаженным мечом, в алых сандалиях.

– Архангел Михаил! – закричал монах. – Метни огонь и сожги их! Сделай рывок, архангел Михаил, и покинь иконостас! Разве ты не слышал выстрела?

– Кто его убил? Кто? Дометий? Говори, козлиная борода!

Монах вырвался из рук Зорбаса и упал ниц к ногам архангела. Некоторое время он оставался без движения, приподняв голову и приоткрыв рот, словно прислушиваясь.

Вдруг монах радостно вскочил.

– Я их сожгу! – решительно сказал Захарий. – Архангел шевельнулся и дал мне знак! – Монах перекрестился. – Слава тебе, Господи! – сказал он. – Мне стало легче.

Зорбас снова схватил монаха под мышки:

– Иди-ка сюда, Иосиф. Пошли. Будешь делать то, что я велю.

Затем он повернулся ко мне.

– Дай мне деньги, хозяин. Я подпишу бумаги. Здесь – волки, а ты – ягненок, сожрут они тебя. Оставь это дело мне. Не беспокойся – они, жеребцы, у меня в руках. В полдень уйдем отсюда с лесом в кармане. Пошли, Захарий!

Они стали по-воровски пробираться к монастырю, а я направился к соснам.

Солнце уже взошло, небо и земля сияли, на листьях дрожала роса. Пролетевший передо мной черный дрозд уселся на ветке дикой груши, махнул хвостом, раскрыл клюв, посмотрел на меня и несколько раз насмешливо свистнул.

Находясь среди сосен, я увидел, как монахи с опущенными головами, в черных одеяниях выходят рядами во двор. Заутреня кончилась, и теперь они направлялись в трапезную.

Как жаль, что вся эта строгая и благородная внешность уже лишена души, подумалось мне.

Я устал от бессонной ночи и прилег на траве. Пахло бессмертником, дроком, шалфеем. Голодные пчелы, жужжа, впивались в полевые цветы и собирали мед. Вдали красовались прозрачные голубые горы, напоминавшие клубящийся в солнечном зное дым…

Предавшись покою, я закрыл глаза. Легкая радость объяла меня, словно вся эта зелень вокруг была раем, а эта свежесть, легкость, трезвое опьянение – Богом. Бог меняет лик свой, и счастлив тот, кто способен разглядеть его за всякой маской. Иногда он – стакан прохладной воды, иногда – младенец, танцующий у нас на коленях, иногда – кокетливая женщина, иногда – небольшая утренняя прогулка.

Мало-помалу все вокруг меня очищалось от примесей, становилось легким, превращалось, не изменяясь при этом, в видение. Сон и явь обрели одно лицо, я спал, видел во сне действительность и был счастлив. Земля и Рай стали единым целым. Полевым цветком с крупной каплей меда в сердцевине показалась мне жизнь, а душа моя – дикой пчелой, собирающей мед.

И вдруг меня вырвали из неги. За спиной у меня раздался негромкий разговор, а затем радостный голос:

– Хозяин, пошли!

Передо мной стоял Зорбас, а глаза его горели сатанинским огнем.

– Уходим? – спросил я с чувством облегчения. – Все уже кончено?

– Все! – ответил Зорбас, похлопав по карману своего пиджака. – Здесь у меня лес. Поздравляю! А вот и семь тысяч, в которые обошлась Лола! – И он вытащил из-за пазухи пачку банкнот. – Возьми их, долгов за мной больше нет, и мне перед тобой не стыдно. Здесь же – чулки, сумочки, парфюмерия и зонтик госпожи Бубулины. И арахис для попугая, и даже халва, которую я тебе подарил.

– Возьми себе на здоровье, Зорбас! – ответил я. – И поставь Богородице свечу во весь свой рост за то, что ты ее обидел.

Зорбас обернулся. Показался отец Захарий. Он был в перепачканной зеленью засаленной рясе и растоптанных сапогах и вел за повод двух мулов. Зорбас показал ему пачку сотенных:

– Разделим это, отче Иосиф, и купишь себе сто ок трески. Поешь ее, бедняга, поешь до отвалу, чтобы тебя вырвало, и избавишься раз и навсегда! Ну-ка, подставляй ладонь!

Монах жадно схватил засаленные бумажки и спрятал на груди.

– Нефти куплю… – сказал он.

Зорбас наклонился к уху монаха и сказал уже тише:

– Ночью, когда они уснут и будет ветер… Обольешь стены с четырех углов, обмакнешь лохмотья, тряпки, паклю – все, что под руку попадется, и подожжешь их… Понял?

Монах задрожал всем телом.

– Не дрожи, монах, – разве наказ тебе дал не архангел Михаил? Нефть, и с Богом! Будь здоров!

Мы поехали. Я в последний раз глянул на монастырь.

– Узнал, Зорбас?.. – спросил я.

– О выстреле? Не беспокойся понапрасну, хозяин. Прав Захарий: Содом и Гоморра! Дометий убил смазливого монашка.

– Дометий! Почему?

– Не нужно допытываться, хозяин. Грязь и смрад.

Он обернулся к монастырю. Монахи уже выходили из трапезной и затворялись в кельях.

– Прокляните меня, святые отцы! [43]– крикнул Зорбас.

Первым человеком, которого мы встретили, спешившись уже ночью на нашем берегу, была Бубулина, которая казалась комком неясных очертаний у барака. Когда мы зажгли светильник, я увидел ее лицо и испугался.

– Что с тобой, мадам Ортанс? Уж не заболела ли?

С той минуты, как в голове у нее возникла великая надежда на свадьбу, старая русалка утратила все свое невыразимое словами сомнительное очарование. Она старалась забыть прошлое и сбросить с себя яркое оперение, в которое облеклась, ощипывая пашей, беев, адмиралов… Она возжелала стать серьезной, хозяйственной наседкой. Честной женщиной. Она больше не красилась, не наряжалась и не мылась. От нее стало дурно пахнуть.