Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Я смотрел, как Зорбас танцует, и впервые прочувствовал демонический бунт человека, стремящегося победить собственную тяжесть и первородный грех – материю. Я восхищался его выдержкой, ловкостью, гордостью. На прибрежном песке порывистые и в то же время искусные шаги Зорбаса писали люциферовскую историю человека.

Он остановился. Посмотрел на остатки развалившейся подвесной дороги. Солнце опускалось к закату, тени росли. Зорбас выпучил глаза, словно вдруг что-то вспомнил. Он повернулся, посмотрел на меня и, прикрыв, как обычно, рот ладонью, сказал:

– Ну и ну, хозяин! Видал, как она искрами сыпала, негодная?!

И оба мы расхохотались. Зорбас бросился ко мне, схватил меня в объятия и стал целовать.

– Ты тоже смеешься? – ласково кричал он. – Ты тоже смеешься, хозяин? Молодец, дорогой ты мой!

Мы заливались смехом и долго боролись друг с другом на берегу. А затем упали вдруг оба наземь, простерлись на гальке и, обнявшись, уснули.

На рассвете я проснулся и быстро зашагал по берегу к селу. Сердце мое ликовало. Редко доводилось мне испытывать подобную радость. Это была даже не радость, а высокий, безумный, необъяснимый восторг. Не только необъяснимый, но и противоречащий какому бы то ни было объяснению. Я потерял все свои деньги, которые ушли на рабочих, на подвесную дорогу, на вагоны, даже на небольшую пристань, которую мы приготовили для транспортировки. Теперь перевозить было нечего.

Но именно теперь я неожиданно почувствовал избавление. Я словно обнаружил в суровом, чуждом радости черепе Неотвратимости играющую где-то там, в уголке, свободу и стал играть вместе с ней.

Когда все у нас получается вверх дном, как радостно почувствовать вдруг, что душа наша обладает выдержкой и ценностью! Словно некий незримый всемогущий враг, которого одни называют Богом, а другие – дьяволом, устремляется ниспровергнуть нас, но мы твердо стоим на ногах. Одерживая внутреннюю победу и будучи побежден внешней силой, истинный муж испытывает невыразимую гордость и радость, потому что внешнее несчастье преобразуется в высшее, очень трудное счастье.

Однажды вечером Зорбас сказал мне:

– Как-то ночью в заснеженных горах Македонии поднялся ужасный ветер и стал расшатывать, словно желая повалить, маленькую хижину, в которую я тогда забился. Но я хорошо укрепил хижину, сидел в полном одиночестве у горящего очага, смеялся и прогонял ветер, крича ему: «Ты не войдешь в мою хижину! Я не открою тебе дверь, и ты не задуешь очага, не одолеешь меня!»

Эти слова Зорбаса придали сил моей душе: я понял, как должен вести себя человек, как он должен разговаривать с Неотвратимостью.

Я быстро шел по берегу и тоже разговаривал с невидимым врагом, крича ему: «Ты не войдешь в мою душу! Я не открою тебе дверь, и ты не задуешь очага, не одолеешь меня!»

Солнце еще не показалось из-за горы, на море и на небе играли краски – голубая, зеленая, розовая и перламутровая, а вдали, на масличных деревьях, просыпались и порхали маленькие певчие птички.

Я шел вдоль моря, чтобы попрощаться с пустынными берегами, запечатлеть их в памяти и унести с собой.

На этих берегах я испытал великую радость, жизнь подле Зорбаса сделала сердце мое более широким, а некоторые его слова успокоили мой разум, дав самое простое решение пребывавшим внутри меня сложным вопросам. Этот человек, обладающий безошибочным душевным устремлением и первозданным орлиным взглядом, свернув с проторенного и короткого пути, просто и без особых усилий достигал той вершины стремления, которая есть отсутствие стремления.

Мимо прошла компания: мужчины и женщины с полными корзинками, в которых были бутылки и закуска, направлялись в сады праздновать Первое мая. Девичий голосок пел, словно журчал фонтан. Хрупкая девушка с пышной грудью, запыхавшись, пробежала передо мной и, спасаясь от своего преследователя, взобралась на высокий камень, а следом за ней появился разгоряченный бледный чернобородый мужчина.

– Спускайся… Спускайся… – кричал охрипшим голосом мужчина.

Щеки девушки пылали. Она подняла руки, сплетя их над головой и, медленно покачиваясь всем своим разгоряченным телом, ответила песней:

– Спускайся… Спускайся… – кричал чернобородый, хрипло умоляя и угрожая в то же время.

И вдруг он ринулся прыжком, схватил девушку за ногу, и девушка разрыдалась, словно только и ждала этого, как облегчения.

Я поспешил уйти подальше. Все эти страсти причиняли боль моему сердцу. Вспомнилось, как тучная и надушенная старая русалка, насытившись и наласкавшись вдоволь, простудилась однажды вечером, а затем земля разверзлась и поглотила ее. Она, должно быть, уже распухла и позеленела, тело ее разлагалось, жизненные соки вышли из него, и появились черви…

Я в ужасе тряхнул головой. Иногда земля становится прозрачной, и тогда мы видим, как великий предприниматель Червь трудится днем и ночью в своих подземных цехах, но мы спешим отвернуться, потому что человек способен устоять перед чем угодно, но только не перед крохотным маленьким червячком.

На околице села я повстречал почтальона, который готовился затрубить в рожок.

– Письмо, хозяин! – крикнул он, протягивая мне голубой конверт.

Я радостно вздрогнул, узнав изящный тонкий почерк. Торопливо миновав село, я вышел к масличной роще и, сгорая от нетерпения, распечатал письмо. Оно было написано кратко и поспешно, и прочел я его на одном дыхании.

«Мы вошли в пределы Грузии, спаслись от курдов, все хорошо, кажется, только теперь я и начинаю осознавать, что такое счастье. Только теперь я понимаю это, потому что живу этим прадавним хрестоматийным изречением: счастье состоит в том, чтобы исполнять свой долг. И чем труднее долг, тем больше счастье…

Через несколько дней эти преследуемые, обреченные ромейские души будут уже в Батуме, а сегодня я получил телеграмму: „Пришли первые корабли!“

Тысячи сообразительных и работящих ромеев вместе со своими пышнобедрыми женами и детьми вскоре будут переправлены в Македонию и Фракию. Мы вливаем новую добрую кровь в жилы Греции.

Я немного устал, но ничего! Мы победили, учитель, до встречи!»

Я спрятал письмо и зашагал быстрее. Я тоже был счастлив. Я все шел и шел, свернул на тропинку, идущую вверх, в гору, и растирал в пальцах шершавый пучок цветущего чабреца. Близился полдень. Тень у ног моих собиралась совсем черная, высоко в небе повис сокол – крылья его вздрагивали так быстро, что он казался неподвижным. Куропатка услышала мои шаги, выскочила из кустов, и в воздухе раздался металлический звук ее полета.