Тимур Вермеш - Он снова здесь

На какой-то момент в студии воцарилась абсолютная тишина.

– Тишина в телевизоре – это всегда разбазаривание драгоценных народных частот, – сказал я. – Давайте лучше заполним ее рекламной паузой.

Свет приглушили. К нам подошли гримеры и обновили наши лица.

Кюнаст прикрыла микрофон рукой.

– То, что вы здесь устраиваете, это уже на грани, – тихо сказала она мне.

– Я, конечно, знаю о настроении умов внутри вашей партии, – ответил я, – но признайтесь сами: про евреев начал не я.

Она призадумалась. Вновь зажегся свет. Подождав, пока утихнут аплодисменты, я предложил:

– Давайте подойдем к столу с картами!

Справа в студии мы воссоздали старый стол из “Волчьего логова”. Я заказал для него большую и красивую рельефную карту мира.

– А почему, кстати, – на ходу спросил я, – ваша партия последнее время отказывается от опыта, от знаний бывшего военного министра Фишера?

– Йошка Фишер никогда не был министром обороны, – грубовато возразила она мне.

– Вы правы, – согласился я, – я никогда и не считал его министром обороны. Оборонять можно лишь территорию рейха, а Косово к ней не принадлежит. Аннексия не имела бы никакого смысла ввиду удаленности данной области. Или вы считаете иначе?

– Аннексия Косово никогда и не обсуждалась! Речь шла о противодействии этническим чисткам… Я не собираюсь вам сейчас разъяснять причины интервенции в Косово. Тогда нельзя было оставаться в стороне!

– Кому вы это говорите, – серьезно сказал я. – Вы абсолютно правы, альтернативы не было, как не было ее и в 1941 году. А чем, кстати, занимается сейчас этот Фишер?

Ее глаза забегали – очевидно, она выбирала между обсуждением нынешних умонастроений господина Фишера и сравнительным анализом балканской политики за последние семьдесят лет.

Она выбрала первую тему.

– Главное, что у зеленых нет причин беспокоиться о нехватке талантов в своих рядах. Йошка Фишер был и остается важной персоной в истории нашего движения, но сейчас ему на смену пришли другие.

– Например, вы?

– Например, среди прочих я.

Тем временем мы уже стояли у стола с картой. По моей просьбе флажками на ней были отмечены места действия бундесвера.

– Позвольте спросить, как зеленые представляют себе победоносное завершение наших операций в Афганистане?

– Что значит победоносное завершение? Военные действия там должны быть как можно быстрее окончены. Это ведет лишь к росту насилия…

– В Афганистане для нас нет никакой выгоды, я считаю точно так же. Что нам там делать?

– Подождите, – сказала она, – но…

– Только не надо говорить мне, что вы опять сомневаетесь в моих мотивах. Не надо говорить мне, будто только вам можно уходить из Афганистана, а я должен там оставаться!

– Я не уверена, буду ли вообще еще что-нибудь говорить, – ответила она и нервно обвела глазами студию.

Ее взгляд остановился под столом:

– Там почему-то стоит портфель, – высокомерно сказала она. – Так и задумано?

– Наверное, кто-то забыл, – отмахнулся я. – А где, кстати, фон Штауффенберг?

Портфель под столом был моей идеей. Я действительно вспомнил это происшествие, посещая “Волчье логово”. Я также предложил, чтобы он стал постоянным элементом программы. Как и проход через студию к столу. Портфель, по моему мнению, надо заново прятать для каждого гостя.

– Раз уж мы с вами нашли общий язык касательно вывода войск из Афганистана, – произнес я, наклоняясь над картой, – признайтесь мне под конец: если зеленые получат власть, какую страну они планируют аннексировать в первую очередь?

– Портфель тикает, – испуганно сказала Кюнаст.

Это уже была идея Зензенбринка. Впрочем, ему в голову она пришла на секунду раньше, чем мне.

– Не говорите глупостей, – попенял я ей. – Портфели не тикают. Портфель – это не будильник. Итак, какую страну вы назвали?

– И что оттуда вылетит? Конфетти? Или мука? Сажа? Краска?

– Господи, ну так посмотрите сами!

– Да уж, вам бы этого хотелось. Но я не сумасшедшая!

– Тогда вы ничего и не узнаете, – ответил я. – Зато мы узнали кое-что весьма интересное о вашей очень симпатичной партии. Большое спасибо, что вы к нам зашли. Госпожа Ренате Кюнаст!

Во время аплодисментов я посмотрел за кулисы. Там стояли Зензенбринк и дама Беллини. Они попеременно то хлопали, то показывали кулаки с отогнутыми большими пальцами.

Это вызывало приятные чувства.

Самое важное, чему я научился за мою жизнь политика, – это правильная оценка репрезентативных обязанностей. По сути, я всегда презирал зависимость от покровителей, но тем не менее политику ради будущего страны часто приходится в этом аспекте прыгать выше головы. Быть может, публичные рукопожатия, признание столпами общества и притягательны для некой касты политических актеров, которые путают жизнь на публике с жизнью для публики, жизнью для нации и для маленького человека, с трудом наскребающего себе на еду и платье. И если посвятить всего пятнадцать минут новостям в телевизоре, то непременно увидишь полдюжины лакеев, пресмыкающихся перед важной особой. Это всегда вызывало у меня отвращение, и я мучительно принуждал себя к разным визитам вежливости только во имя дела, во имя партии, когда речь шла о немецком народе, о сохранении расы или о новом “мерседесе”.

Согласен, и о четырехсотметровой квартире на Принцрегентенплац.

Ну хорошо, в конце концов, и ради Оберзальцберга.

Но все это были приобретения, призванные повысить привлекательность фюрера, а вместе с тем партии и всего движения. Вспомнить хотя бы толпы посетителей в Бергхофе – никто не станет утверждать, что это было похоже на отдых! Один визит Муссолини чего стоил, ужас! Фюрер не имеет права скрываться от общественности, ну или, скажем, имеет, но лишь на время. Когда столица рейха лежит в руинах, он имеет право на длительное время скрыться в фюрербункере. А вообще фюрер принадлежит своему народу. Поэтому я очень обрадовался приглашению из Мюнхена.

Еще в конце августа я получил письмо от одного известного общественного журнала, главный редактор которого предлагала мне посетить их редакцию по случаю бывшего великонемецкого праздника народов, вновь названного Октоберфест. Во “Флешлайт” меня все хором уговаривали ехать, хотя я поначалу сомневался. В первый отрезок моего жизненного пути я ни разу там не был, но времена изменились, а вместе с ними изменилось значение этого почти двухнедельного традиционного мероприятия. Меня многократно уверяли, что из октябрьского праздника получился народный праздник, который обходится без особого участия народа. Кто хотел сесть в одной из праздничных палаток и что-нибудь заказать, должен был резервировать место за месяцы, даже за годы вперед или же перенести посещение на дневные часы, в которые ни один приличный немец туда не пойдет.