Джон Дэвид Калифорния - Вечером во ржи: 60 лет спустя

Прошу меня простить, говорю я.

Видишь ли, в чем дело, говорит он – и опять молчание.

Я немного выжидаю, чтобы дать ему возможность высказаться, а затем продолжаю.

Эта фотография (указываю кивком), мне очень неприятно, что так получилось.

А он – ноль внимания, продолжает с того места, где прервался:

Видишь ли, в чем дело, мне здесь очень не хватает общения, а потому, увидев битое стекло и твой шарф, я первым делом побежал на кухню заваривать кофе.

Жду, что мне в голову придут нужные слова, хоть мало-мальски подходящие, но не могу выдавить ничего, кроме:

Ты охотник?

Он улыбается и мотает головой.

Нет, что ты, у меня бы духу не хватило выстрелить в живое существо. В глазах у него появляется мечтательное выражение. Правда, в армии я был чертовски метким стрелком.

Как тут не вспомнить мою маму? Она любила повторять, что у меня язык без костей, а я отвечал, что это у всех так, и тогда она отрезала: не умничай. Время летит, мой кофе остыл, уже можно пить, и вот моя чашка тоже опустела. Мы оба переводим глаза на фотографию, и он сообщает, что эта женщина – его жена; два года как ее не стало. А сфотографировались они на Гавайях за год до ее кончины.

Сидим, беседуем о жизни, но все больше о прошлом.

А потом, мне надоело одними консервами питаться, говорит он, обводя взглядом кухню.

Чувствую, время поджимает; встаю. Вглядываюсь в его лицо и не нахожу ничего подозрительного.

Мне бы сестру разыскать, говорю ему.

Он так и оцепенел, молчит. Потом заморгал и говорит:

Ты приехал ее забрать, да?

Тут я растерялся: пока не услышал этот вопрос, мне такое и в голову не приходило.

Знаешь, я по лицу вижу, это он мне, у тебя есть особая миссия. Собирайся, добавляет, на сегодня часы посещения закончены. И только теперь в первый раз улыбается.

Комната Фиби – в другом крыле здания; надумай я, как собирался, дергать все двери подряд, недели бы не хватило. Идем с ним вкругаля, чтобы дежурной на глаза не попадаться.

Ну вот, это здесь, говорит он, остановившись перед дверью, точно такой же, как все остальные.

Предлагаешь мне ее похитить?

А у самого в глазах азарт; сдается мне, давненько он не пускался в такие авантюры.

Кладу руку ему на плечо и чувствую, что дышит он тяжело, как будто затеял преступную карательную операцию где-нибудь в Бирме; надо его по возможности успокоить.

Ты постой на стреме – и, не дав ему слова сказать, исчезаю за дверью.

Вижу ее прямо с порога. Обалдеть: я совсем не так это представлял. Небо на землю не упало, нутро у меня не перевернулось. Сидит она себе на краешке кровати, рядом с ней лежит книга переплетом кверху – можно подумать, она ждала моего появления. Поднимает голову, с улыбкой глядит на меня сквозь очки и говорит:

А, привет, – как будто я за сигаретами выбегал.

Дверь, которую я только что отворил, была дверью в прошлое: моя сестренка Фиби все та же. Девчонка, которую можно было разбудить среди ночи. Которая сражала меня наповал. Только волосы теперь седые. Какое облегчение. До этого момента я даже не замечал, что весь был на нервах; подхожу, сажусь рядышком – и все путем. Видно, не зря говорят, что над братьями и сестрами время не властно. Она снимает очки, держит их в руке. Замечаю, что спину она держит не так прямо, как раньше.

Мне нужно до черта всего ей рассказать, но сейчас ничего не идет на ум. Ровным счетом ничего. Поэтому просто мелю языком:

Помнишь, ты отдала мне свои подарочные деньги, чтоб я мог уехать в Калифорнию?

Фиби уверенно кивает.

А я опять влип, говорю. Нет, не о деньгах речь, уточняю, деньги мне не нужны. Я не за этим пришел.

Фиби опять кивает. Такое впечатление, что мы с ней вообще можем обходиться без слов. Фибс, сестренка моя.

И тут она в который раз меня поражает. В полном смысле слова: поражает, как шальная пуля, влетевшая в окно.

А мама с папой знают?

И реально смотрит на меня с тревогой, прямо как в детстве, когда видела, что я курю или еще какой-нибудь хренью занимаюсь. От ее слов я тут же скис.

А она: ты ведь знаешь, они и так волнуются, что тебя из школы могут исключить и все такое.

Я умом понимаю, что проще всего не спорить, а, типа, ей подыграть, но не знаю, куда это меня заведет.

Больше, говорю, никогда такого не будет. Обещаю: больше меня из школы не выпрут. Ты пока маме с папой ничего не говори, ладно?

У нее гора с плеч; а лицо-то, лицо прорезано сотнями крошечных каньонов. Она вздыхает и вдруг начинает вести себя так, будто на самом деле это она моя старшая сестра и надо мной прикалывается.

Не скажу, говорит, обещаю.

Волосы у нее – перец с солью, а из-под них выбиваются совершенно седые прядки.

Расскажи мне, просит, какую-нибудь историю, а сама жмется ко мне, и мы касаемся друг друга руками и ногами.

Пахнет от нее как от маленькой девочки. Сидим вплотную – кожа да кости в общей сложности на сто сорок лет. У меня в груди шевелится печаль; надо срочно придумать какую-нибудь историю. Придумываю вот что – про уток, которых застала врасплох суровая зима и они вмерзли в озеро, потому что вода мгновенно превратилась в лед. Выход у них один: всем дружно взлететь, поднять на лапках это замерзшее озерцо и приземлиться в теплых краях. Так они и сделали; где было озеро, там осталась впадина, а где они приземлились, там стало озеро.

Досказал – и смотрю на Фиби, а она глаза закрыла.

Тихонько приоткрывается дверь: «Хемингуэй», вероятно, присел на корточки, потому как мне видна только макушка.

Ну, что там? – спрашивает, а сцена эта – просто умора: я сижу на кровати под боком у сестры и хочу с нею вместе смыться с помощью старика ветерана; прикусываю язык, чтобы не заржать.

Я встаю, а Фиби не двигается и опять смотрит на меня с тревогой.

Предки спят, говорю ей. Они никогда не узнают, верь мне. Ну, пошли.

Не знаю, правильно ли я поступил. Никогда в жизни так не дергался, честное слово, но отступать поздно.

Крадемся по коридору, всякий раз заглядывая за угол. Это больше похоже на выход из холодной войны с Россией, чем на бегство из дома престарелых. В вестибюль мы с Фиби проскальзываем за спиной «Хемингуэя» и оставляем его заговаривать зубы дежурной.

Вскоре он нас догоняет, довольный, как слон, и мы спускаемся с пригорка.

Ай да мы! – шепчет он. Отрываемся!

С обеих сторон подступает дубовая аллея; он быстрым шагом идет впереди нас. Фиби протискивается мимо меня и, кажется, ни о чем больше не беспокоится. Сдается мне, это потому, что она не вполне отдает себе отчет в том, что происходит. Не волнуйся. Предки не узнают, для верности повторяю я.

Останавливаемся на обочине, автобус подъезжает довольно скоро и тормозит в облачке пыли. Дверь с шипением открывается, и я подталкиваю Фиби вверх по ступенькам. «Хемингуэй» еще ничего не сказал, а я уже знаю заранее. Достаточно, что он постукал меня по плечу.