Антонио Итурбе - В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери)

Ноты доносились откуда-то сверху, и он, словно в трансе, поднялся на третий этаж. Вторая по коридору дверь была приоткрыта, и он заглянул.

На кровати, застеленной синим атласным покрывалом, полулежа на разноцветных подушках, играла на скрипке девушка, облаченная в лиловую пижаму. Ее подбородок так мягко лежал на подбороднике, что скрипка тоже казалась подушкой. Рядом, на стуле, сидела гувернантка, увенчанная белым чепцом. Она пронзила странного пришельца острым взглядом, но вместо того, чтобы прогнать его немедленно, рукой показала – стой, где стоишь, и жди, а потом приложила палец к губам, требуя тишины.

А он и без ее указаний застыл на месте, как под гипнозом, не сводя взгляда с рыжих волос, зеленых глаз, белых рук. Девушка играла странно – со смесью неохоты и сосредоточенности, вынуждающей ее внимательно смотреть на гриф, по которому играют в прыгалки ее пальчики.

Он вспоминает, с каким жаром молил тогда бога всего прекрасного остановить время, чтобы мелодия эта никогда не кончалась, чтобы она длилась долго, всю жизнь.

Когда музыка умолкла, гувернантка, мадам Петерманн, без излишнего энтузиазма захлопала в ладоши, одновременно выгнув бровь – призыв последовать ее примеру. И он, конечно же, тоже зааплодировал, громко и воодушевленно. Аккуратно положив скрипку в футляр, лежавший на покрывале, девушка улыбнулась. И этой улыбке удалось разорвать ход времени. По крайней мере, она остановила его личное время: все до единого хронометры отпущенного лично ему века обнулились.

– Кажется, нас друг другу еще не представили… – проговорила она, и Тони залился краской, словно ярко-рыжая шевелюра девушки озарила его лицо. И начал заикаться.

– Умоляю простить мое вторжение, мадемуазель. Это все музыка… она заставила меня позабыть о благоразумии…

– Вас зовут?..

– О, конечно же, прошу извинить мою неловкость! Меня зовут Антуан де Сент-Экзюпери. А вы, должно быть, сестра Оливье. Я его приятель, мы вместе учимся в «Академии Боссюэ» [1] Имеется в виду парижская Национальная высшая школа изящных искусств. Здесь и далее прим. перев. .

– А я Луиза де Вильморен.

– Сожалею, что я так неожиданно вторгся в вашу комнату. Уже ухожу.

– O, не беспокойтесь! Проклятая болезнь в бедрах вынуждает меня соблюдать постельный режим, так что моя комната уже стала салоном, где я принимаю. Я так рада гостям!

Тони так широко распахнул свои выпуклые глаза, что они чуть не выскочили из орбит и едва не покатились по ковру.

– И я смогу вас навестить?

– Можно записаться… – неохотно ответила она. И, увидев отчаяние на лице юноши, с кокетливой улыбкой прибавила: – Или тихонько сюда просочиться, когда я музицирую.

Из глубины дома послышались голоса:

– Сент-Экс! Куда ты, черт возьми, подевался?

– Меня ваш брат зовет, мне пора. Но я вернусь! – Однако едва он произнес эти слова, как его воодушевление тут же сменилось озабоченностью: – Но… вспомните ли вы меня, когда мы в следующий раз увидимся? Поймете ли, что это я? Ведь у меня такое подвижное лицо!

Она окинула его взглядом, загадочно улыбаясь, и эта улыбка с равным успехом могла означать как снисходительность, так и презрение.

– Как знать. Память у меня девичья.

– Это не беда! – не замедлил он с ответом. – Я-то точно вас узнаю, мадемуазель де Вильморен. Буду помнить за двоих!

И вот он хохочет над собственной неловкостью в кабине пилота. Нажимает ногой на балансирный рычаг, открывает доступ горючему и штурвалом заставляет самолет прочертить в воздухе зигзаг. Через несколько месяцев после той первой встречи его призвали в армию, и он записался в военно-воздушные силы, стремясь воплотить в жизнь свою давнюю мечту о полетах. После нескольких переводов его направили в Касабланку [2] Город в западной (французской) части Марокко. , и все это время, нелегкое время обучения и разнообразных лишений, воспоминания о Лулу, о любви, выросшей в разлуке до гигантских размеров, его не покидали.

Возвращение в Париж в связи с переводом в расквартированный в Ле-Бурже 34-й авиационный полк обрадовало его возможностью вернуться в город театров, библиотек и бульваров и вновь увидеться со старыми друзьями… но прежде всего – возможностью вновь войти в тот дом на улице Ла-Шез. Ему было просто необходимо снова увидеть ту девушку, что кладет головку на скрипку и как будто спит наяву.

Он уже не раз просил Андре Вильморена позволить ему нанести Луизе визит, но тот уже по горло сыт одной и той же историей. Сначала его друзья-приятели лепечут что-то патетическое, стоя перед его сестрой, а затем каждый занимает свое место в очереди у нее в гостиной, теша себя иллюзорной надеждой вымолить жалкие крохи внимания со стороны той девушки, что позволяет осыпать себя комплиментами, ничуть не заботясь стереть со своего лица презрение, с которым выпроваживает претендентов, утомившись их присутствием.

И вот, уже полностью отчаявшись, однажды утром в четверг, когда Тони сидит в конторе и сочиняет в досужие часы стихи, пред ним предстает рядовой, доставивший адресованную ему записку, где сказано, что мадемуазель де Вильморен его примет. И пока он читает и перечитывает эту бумажку, прыгая на стуле, словно в него вмонтирована пружина, солдатик-салага так и стоит перед ним по стойке смирно, робко ожидая разрешения удалиться.

– Будут ли еще распоряжения, господин лейтенант?

– Естественно…

На лице парня застыло ожидание.

– Приказываю вам любить жизнь!

На следующий день он почти ничего не ест: повозил фасоль по тарелке и оставил. Собирался с запредельным тщанием: надел свой единственный костюм, отглаженный в полковой прачечной в обмен на полпачки сигарет, и старательно уложил чуб, щедро смоченный фиксатором. И, отправившись в дом Вильморенов, вышел с хорошим запасом времени, потому что ему нужны цветы – много цветов, лучших цветов Франции. Ему хотелось стать Хильдебертом, королем из династии Меровингов, разбившим для своей королевы розовый сад в самом центре Парижа. Луиза де Вильморен заслуживает не меньшего.

Так что он прямиком направляется к весьма пафосному цветочному магазину на Рю-Шаррон, неподалеку от собора Парижской Богоматери, – витрина этой лавки отличалась не меньшим размахом фантазии, чем у какой-нибудь кондитерской, – и требует огромный и разноцветный, тысячи цветов и оттенков, букет. Но стоило продавщице назвать цену заказа, как кровь отхлынула от его лица. Буквально только что, в этом самом месяце, мать погасила его вексель за пальто, купленное в рассрочку прошлой зимой, а от денежного довольствия оставались жалкие крохи, которых ему едва хватит, чтобы дотянуть до конца месяца. Не сумев скрыть свою неловкость, он объявляет продавщице, что передумал. И, выйдя на улицу, горестно вздыхает. Последние двадцать четыре часа он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете и вот снова сделался самым несчастным.