Александр Клуге - Контейнер «Россия»

Я спрашиваю, слышали ли они что‐нибудь о таком месте на земле, где бы в наши дни, в XXI веке, мечтали создать «Нового Человека». О месте, где бы кипела созидательная работа над НОВЫМИ ВРЕМЕНАМИ?

Мой вопрос остается без ответа – их просто не интересует кампания по ликвидации безграмотности, тем более такая давняя. «Может быть, стоило скрестить Третий рейх и Красную Россию 1917?» – спрашивает дочь. У меня нет ответа на ее вопрос. Ее вопрос не связан с тем, что интересно мне: видим ли мы, во втором десятилетии XXI века, горизонт утопии.

Раскрыв ставни в своей мансарде в замке Эльмау, я вижу караван облаков в кадре формата 4:3. Белые облака в синеве неба над живописным горным лесом.

Замок Эльмау был освящен в 1914 году. С тех пор он никогда не пустовал. История – мера здешних помещений. «Россия в 1917» – «дому три года». В Германии царит упадок. А в России – революционная администрация. Революцию с радостью принимает всё больше народу, беженцы, Гражданская война; для Эльмау, где я работаю – и тогда, и сейчас, – всё это чужое. Единственная связь между замком и просторами России имела место в 1941 году, когда погибших на Восточном фронте сыновей владельца привезли в деревянных гробах домой и похоронили в лесу на холме рядом с замком.

Перед моим окном самка комара тащит за собой яйцо; яйцо в два раза больше средней части ее тела, которую можно было бы обозначить словом «живот»; всё, что она оставит после себя, будущее ее рода сосредоточено в огромном яйце-контейнере. На оконном стекле, где застряла самка, негде оставить груз. Яйцо нельзя спрятать, его некуда поместить: ни щелок, ни выемок. На гладкой поверхности насекомое не может ориентироваться. Оно продолжает тянуть за собой тяжелое яйцо, но его движения хаотичны, оно напрасно тратит силы. На стеклянной поверхности – непонятном насекомому творении передовой инженерной мысли, комариная самка теряет природную способность определять, в каком направлении ей двигаться.

Она может бежать вверх, преодолевая земное притяжение, и тянуть за собой тяжелую ношу своего будущего. Однако отсутствие горизонта на прозрачной поверхности дезориентирует ее. Минута за минутой она нарезает круги, ползает по диагонали. Всё лето она собиралась с силами! Всё в ней жаждет отыскать укрытие для сокровища, которое она тащит за собой, словно гигантскую телегу, прилипшую к ее телу; в продукте технического прогресса она ищет ямку, выбоину, щель, чтобы сбросить туда яйцо. После этого самка могла бы спокойно умереть. Алгоритм оконного фасада не учитывает подобные нужды животного.

Некоторое время спустя (во временном цикле существования насекомого – целая жизнь) я думаю о том, что силы насекомого наверняка исчерпаны и оно умерло. Или оцепенело от отчаяния. Позже, однако, я замечаю, что самка с яйцом упала на кровельную черепицу. Яйцо удачно застряло в выбоине – там и появится на свет энергичная личинка, своего рода (антимашинный) контралгоритм.

Илл. 4.

Илл. 5.

«И У ПОВАЛЕННЫХ ДЕРЕВЬЕВ РАСТЕТ ДУША / И МЕСЯЦ И ЕГО ЛЮБИМЫЕ ЗВЕЗДЫ»

До последних дней своих Модест Мусоргский записывал ноты и с трудом передвигал тяжелые пальцы по клавишам фортепьяно. Он постоянно был пьян. Близкие, вроде бы заботившиеся о гении, перестали с ним считаться. В таком состоянии маэстро сочинял последний акт оперы «Хованщина». Огромные пробелы в оркестровке других актов. Большая часть набросков записана лишь в виде клавира. Композитор умер в невыразимом отчаянии.

В наброске к пятому акту речь идет о самосожжении секты старообрядцев на заре царствования Петра Великого. Старообрядцам, фанатикам, были важны традиционные ритуалы – они не хотели ничего менять. Один из их старейшин настоял на коллективном жертвоприношении. Его помощница, ясновидящая, гадалка, пользовалась доверием у сектантов и подталкивала их к решительным действиям. Она же спасла боярина, сына предводителя «Хованщины», отвергшего ее любовь, и увела его с собой в лес, в скит, где укрывалась от преследований старообрядческая община. Валят деревья, складывают поленья. Для костра нужно много сухого хвороста, быстрогорящего материала: первородный русский лес совсем не подходит для самосожжения.

Царь запретил староверческие обряды. Секта упрямилась. Если России суждено когда‐либо приблизиться к Западу, считал царь и его советники, ей надо стать для Запада примером. Значит, веру и обряды в России следует централизовать, упростить, чтобы гости с Запада их понимали. На «народном сердце» нужно вычеканить: ВЕРХИ ведут к прогрессу. Такое «сердце» (состоящее из многих тысяч душ, сердце, которого не найти в конкретном теле, которое, возможно, существует просто как ДУХ МЕЖДУ ВСЕМИ ЧЕЛОВЕКАМИ), однако, не поддается выделке. Инструмент для работы с ним еще не изобретен (для этого не подходят ни камень, ни молоток, ни таран, ни плавильная печь).

Царские войска окружили лесной бор. Разведчики раскольников предупреждают о приближении царской кавалерии. Доверенная старейшины секты подает знак. Из костра достают горящие поленья и поджигают ими лес. Староверы не сгорают заживо: скорее всего, они задыхаются. Живых не осталось. Когда приученные к военному порядку, выдрессированные на парадах «потешные» солдаты царя вышли к горящему скиту, то совершенно обомлели.

Стравинский, работавший по клавирным записям Мусоргского, переложил эту часть оперы в пронзительные хоровые и оркестровые аккорды. И хотя в немецком городе, где показали спектакль, ничего подобного событиям, по которым написана «Хованщина», никогда, даже в самые ранние времена, не случалось, зрители в Штутгарте потрясены. «Нечто исключительно запоминающееся, – пишет критик Вольфганг Шрейбер, – что‐то, что можно обнаружить не только в далекой России, придает этой музыке необычайную силу». Поздней ночью, три часа спустя после окончания спектакля, никто из на нем побывавших не хочет есть.

В коридорах оперного театра хористы готовятся к выходу в последнем действии оперы Мусоргского «Хованщина». Три разных хора. Хор стрельцов, хор народа и хор старообрядцев. Последних называли раскольниками. Они лучше умрут, чем изменят своей изначальной вере.