Тина Макерети - Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Пити с Магуайром и их зрители повернулись ко мне. Мой язык словно прилип к небу. Они сверлили меня взглядами, словно только сейчас осознали мое чужеродное происхождение.

Маори шагнул вперед.

– E tama! Kia tere – w’akautu mai! [18] Мальчик! Отвечай быстрее!

Это было все, что от меня требовалось.

Не знаю, кто первым обнажил оружие, но к тому времени, как я понял, что именно должно произойти, на мужчину были направлены два ружья. Магуайр перескакивал с ноги на ногу, а Пити раскачивался из стороны в сторону, но один из зрителей, человек, имени которого я уже не помню, крепко держался на ногах и был уверен в своей меткости. У нашего гостя было два выхода, ни один из которых не гарантировал ему безопасности. Будь я на его месте, я бы поднял руки вверх и ушел прочь, но, судя по всему, ему это даже не пришло в голову.

Воин был быстр, намного быстрее, чем кто-либо ожидал, и почти настиг Пити, когда прозвучал первый выстрел. Тот первый выстрел не лишил его жизни, но подбил, вынудив опуститься на землю и попытаться сдержать кровь, хлынувшую из раны в бедре.

Воин снова взглянул на меня. Он всего лишь хотел купить еды. Он подумал, что может подойти, потому что увидел меня. Он заговорил снова, размеренно и четко, обращаясь только ко мне. Он был воином и делал то, что положено воину.

Потом маори поднялся и взмахнул палицей, выведя растерянных Магуайра и Пити из строя несколькими точными ударами. Снова прозвучали выстрелы. Тогда я почувствовал, что земля подо мной накренилась, и весь мир покачнулся. Я не сразу понял, что произошло и как, но горячая кровь на груди toa [19] Воин. и острый запах порохового дыма все прояснили. Во второй раз я видел, как умирает человек.

Возможно, это случилось тогда. Возможно, это случилось с первой увиденной мною смертью или со смертью моего отца. Теперь трудно сказать, ведь я смотрю на мир сквозь завесу из множества последующих событий. Но я все думаю, не тогда ли я впервые по-настоящему увидел тьму, живущую в людских сердцах, которая никак не подчиняется нашей воле. Мне следовало встать между ними. Мне следовало заговорить – я был единственным, кто мог это сделать. Я мог бы говорить с обеими сторонами, но не стал. Мне не хотелось давать жителям деревни повод насытить свою враждебность моей кровью. Меня переполняло отвращение к собственной слабости. Я был слишком напуган, чтобы заговорить, и теперь из-за этого погиб человек.

Я был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что такое смерть, и чувствовать ее, и испытывать потрясение, но я не мог ничего выказать, потому что страх по-прежнему лежал у меня в животе холодным камнем. Я подавил чувство, ползшее вверх по горлу и грозившее увлечь за собой мой недавно съеденный ужин. Мои руки и ноги вздрагивали от усилия подавить дрожь. Мне хотелось упасть на землю, чтобы меня успокоили, как маленького. Но я помнил предупреждение миссис Дженкинс. Пусть жители Холликросс проявили ко мне доброту или, по крайней мере, терпимость и пусть я уже начал осваиваться в их мире, я был всего лишь мальчишкой в деревне, полной чужаков, у которых вдруг появилась причина сомневаться в моей лояльности. Почему человек с татуировками заговорил со мной? Что я о нем знал? Они не сводили с меня глаз, пока я отмахивался от их вопросов, понимая, что попал в беду. Все изменилось так же внезапно, как остановилось сердце toa под гладким, неумолимым весом стали. Поэтому я скрыл свою печаль по павшему незнакомцу, проглотил потрясение от осознания, что теперь должен был уйти из этого места, где не было места людям, похожим на меня. Я не знал, что они сделают с телом этого бедняги, но, увидев его лежавшую на земле палицу, я быстро схватил ее и спрятал среди собственных вещей. Я знал, что такой драгоценный предмет не должен был достаться этим людям, и задумался, смогу ли использовать его для самозащиты. Теперь мне кажется странным, что я это сделал, особенно принимая во внимание то, куда меня привели мои дальнейшие шаги.

На следующее утро я собрал свои скудные пожитки и натянуто попрощался с миссис Дженкинс. Нас не оставили наедине, поэтому нежности, против которой она меня предостерегала, не нашлось места. Но стоило мужу миссис Дженкинс повысить на меня голос, как она осадила его и так свирепо зыркнула по сторонам, что притихли даже пьяницы. Она собрала в узелок немного еды и сунула мне в руки. «Как маори ни корми, все равно в лес смотрит», – вот и все, что трактирщик смог сказать жене. Она покачала головой и вернулась к барной стойке, больше не взглянув на меня. Единственным, кто заметно расстроился моему уходу, был мистер Лоу, который стоял и смотрел мне вслед, пока я почти не вышел из поселка.

Дорога вперед была пуста. Я еще не вышел из детства, а отчаяние уже бросило свою тень на мой мир.

Я был один, снова шел куда глаза глядят, избегая как колониальных, так и туземных поселений. И пусть даже в своем последнем пристанище я не нашел особой любви, мои страхи росли с каждым шагом, отдалявшим меня от него. Нет ничего хуже одиночества и голода, составлявших несчастье ребенка, у которого в друзьях не было ни единой живой души. Я понимал, что мне предстоит снова их вкусить, вместе с опасностями большой дороги, и раздумывал, не лучше ли было мне остаться, несмотря на свои опасения. Даже подстилка в лачуге трактирщика была лучше, чем неизвестность – кто знает, когда мне снова предстоит поесть или отдохнуть. Даже нетерпимость белых поселенцев была лучше, чем полное отсутствие людей или поселков.

Оглядываясь назад, я понимаю, что все было не настолько просто. В то время я чувствовал лишь боль свежего расставания. Из своего же нынешнего положения мне видится, что в каждом месте, которое покидал, я словно оставлял частичку себя, а такой маленький мальчик слишком плохо приспособлен для того, чтобы бродить по свету, растрачивая себя. Всякий раз, как я терял дом, мне казалось, что я расстаюсь с частью собственной плоти. Я накрепко запомнил слова миссис Дженкинс: суровый мир не преминет нанести мне удар в самое слабое место. И поэтому, думалось мне, я тоже стану суровым, а если не получится, то, по крайней мере, буду хорошо играть свою роль и скрывать все остальное.

Я знал, что мне нужно найти людей, по возможности больше похожих на меня. Пусть мне и удалось прибиться к той тесной общине, но это нельзя было назвать жизнью: мои узы с ними так легко разорвались. Но войти в новую деревню было совсем не просто, особенно став свидетелем тому, как человека убили просто за то, что он оказался не по ту сторону горы.

На этот раз я шел на запад. За время, проведенное в Холликросс, я проявил достаточно смекалки, чтобы определить на карте свое местонахождение и понять, в какую сторону можно было бы при необходимости пойти. Полагаю, в глубине души я всегда готовился двинуться дальше, если обстоятельства того потребуют. Я направился к побережью, на юг местности под названием Таранаки. Я знал, что на побережье мне будет проще найти еду, чем в буше [20] От англ. bush, кустарник – обширные неосвоенные пространства, поросшие кустарником или низкорослыми деревьями в Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке, Канаде и на Аляске. . Еще я знал, что в той стороне будет больше людей, возможно, больше моих соплеменников, и считал, что они по крайней мере не станут стрелять в меня, едва завидев, во всяком случае, до тех пор, пока не выяснят, кто я такой. Но никаких гарантий все равно не было. Я мог оказаться неправильным новозеландцем, принадлежность к определенному племени могла не обеспечить мне безопасности, и это меня тревожило.