Маргарет Грэм - Война. Истерли Холл

Он сел за стол и начал писать письмо Веронике, выдирая из блокнота листы промокашки и разрезая их на тонкие полосы, чтобы ничего нельзя было прочесть. Он сжег эти полоски в металлической урне. Он положил свое письмо, а также последнее из немецкой фирмы в конверт и запечатал его воском. Как мелодраматично. Но оно должно быть открыто, только если он погибнет или окончательно сойдет с ума, что теперь казалось вполне вероятным. Он рассмеялся. Надо было быть безумцем, чтобы предпочесть северную Францию Англии.

Он положил все остальное на место – так, как и было, – закрыл сейф, повесил на место картину и положил конверт в карман своей формы. Он вернулся к двери тем же путем, отпер ее и выскользнул в коридор. Его трясло, но это могло быть и не связано с мыслями об отце; это было то, что стало случаться с ним с монотонной регулярностью. Его успокаивало, что и Джек иногда трясся, когда они писали письма с соболезнованиями в землянке при свете свечи.

Одной из вещей, которые очень раздражали на передовой, было отсутствие банок, куда можно было бы воткнуть чертовы свечи. Капитан Оберона, Алан Бриджес, также сожалел, что снаряжение было таким ограниченным. «Стекло так легко бьется в эти дни», – говорил он, ворча на немецкую артиллерию, которая обычно очень грамотно выбирала позицию и сотрясала землю вокруг них, из-за чего банки со свечами разбивались и погружали их в полную темноту. «Матушке не понравится весь этот беспорядок», – и это было смешно, действительно и по-настоящему смешно, каждый раз, когда он говорил это.

Оберон направился к комнате сестры. На двери висела табличка «Леди Вероника». Тем не менее внутри находился Досточтимый Капитан Ричард Уильямс, который некоторое время назад вернулся с фронта с тяжелыми ранениями. Его выздоровление шло медленно, но теперь, под опекой своей жены, он чувствовал себя лучше и лучше с каждым днем. Он постучал очень тихо, зная, что Вер находится внизу и готовит жирный бульон, который может понадобиться тяжелораненым в любой момент дня и ночи. Он также был осведомлен, что в меню присутствовал ром, от которого, по его мнению, было гораздо больше проку; впрочем, он не спешил делиться этой информацией с работниками кухни. Его отвага имела пределы, и столкновение с Эви, миссис Мур или Вер не входило в его воинскую обязанность.

– Войдите, – голос Ричарда был слаб, но по крайней мере он говорил.

Оберон вошел и направился к кровати, на которой сидел, облокотившись о гору подушек, Ричард. Шторы были распахнуты, и тусклый солнечный свет проникал в комнату. Снежная буря прекратилась. Ричард поднял одну оставшуюся руку – правую – в некотором подобии приветствия. Его левая нога была ампутирована до колена. Всем, что осталось от его левого уха, были рваные лоскуты. Его щека была обожжена и повреждена шрапнелью. Когда-то он был красив, но теперь уже нет – хотя он был любим. Он признался Оберону рождественским вечером, что он, безусловно, предпочитает последнее.

Оберон присел на простой стул рядом с кроватью.

– Вер трудится не покладая рук в отделении, я так понимаю?

Ричард рассмеялся.

– Это точно. Я сожалею, что ты возвращаешься назад, и чертовски рад, что я – нет. – Мужчины обменялись взглядами. – Там стало еще хуже, да? – спросил Ричард.

Оберон улыбнулся.

– Ну, это никогда не было пикником на траве. Ты был прав, это война в индустриальную эпоху, и глупо было полагать, что все обойдется коротким конфликтом. Мы засели в траншеях, по уши в грязи, крови и дерьме, и активная фаза войны закончена. Теперь это будет гнилая и отвратительная осада, но у нас появится шанс победить только тогда, когда генералы поймут, что атаковать – это абсурд; отсиживаться и обороняться – это единственный путь, который разом приведет большинство из нас домой. Так, по крайней мере, считаю я, а что я знаю? Я рад, что ты вдалеке от всего этого и что Вер пришла в согласие с собой и ей приятно, что ты здесь. Во всем виноваты все эти годы рядом с отцом, понимаешь… Ну, ты знаешь, все эти истории о том, как он меня избивал, которые она тебе рассказывала… Я думаю, ей казалось, что ты способен на такую же жестокость, и еще, возможно, что ты не позволишь ей делать то, что она хочет.

– Я знаю, старина. Мы пытаемся сделать нашу жизнь… упорядоченной. – Ричард расслабил спину, пошевелил обрубком ноги. – Очевидно, что она решительная женщина, у которой есть душа, чистая душа, – ты только посмотри на меня. Но я рад тому факту, что она, как и Эви, не одобряет жестокостей суфражисток, как не одобряет их и сестра пастора, Грейс. Но, несмотря на это, они составляют пугающую троицу, знаешь ли. Грейс была дома в отпуске две недели назад и поддержала кампанию Эви по допуску Вер к пациентам, сказав Матроне, что, если Эви дает слово, она держит его. То есть что угрозы про пудинг надо воспринимать всерьез. Я счастлив, что Вер обрела пару настоящих друзей, особенно в лице Эви, что очень странно в такое время и в таком возрасте. Подожги мне сигарету, старик, с одной рукой чертовски тяжело… – У Ричарда отросли длинные волосы, и они упали ему на глаза. Его лицо помрачнело.

Оберон помог ему, затем сам закурил сигарету и захлопнул свой серебряный портсигар. Ричард взглянул на него сквозь закручивающиеся струйки дыма.

– Грейс Мэнтон нашла меня в эвакуационном пункте, и я оказался в том чертовом поезде прежде, чем хирург смог ее остановить. Поехал прямиком в Ле Турке. Эви запихнула Веронику в поезд здесь, несмотря на ее протесты. Знаешь, старина, я боялся, что она не приедет и я не смогу с ней попрощаться. Я любил ее, но знал, что она не любит меня. Моя мама и твоя мачеха вместе являют собой ужасающую мощь, ты знаешь, так что они просто принудили бедную девочку к замужеству.

Оберон кивнул, чувствуя себя неловко. Люди обычно не делятся такими вещами. Подобные разговоры пристали скорее женщинам, но с ранеными все было по-другому. Он уже слышал все это от Ричарда и прежде, несколько раз, но память раненого человека работает странно, и он постоянно повторяется. Доктор Николс говорил, что со временем это пройдет, и рявкал, даже вытащив по такому случаю трубку изо рта:

– Если бы в твоем крепком черепе проделали здоровенную дыру, ты, наверное, тоже был бы слегка сбит с толку?

Оберон отвечал:

– Возможно. Кстати, здесь же существует одно правило для мужчин – не курить, – и на вас же оно тоже распространяется?

Николс ворчал:

– Трубки – это совершенно другое, и довольно с меня твоих дерзостей, – и направлял свои стопы к следующему тяжелораненому.

Ричард снова забормотал, размахивая сигаретой в воздухе:

– Полагаю, у Вер были свои причины, ну, ты знаешь, принять участие в госпитале, и я думаю, это делает ее счастливой. Все, что мне надо делать, как иногда кажется, это просто отойти в сторону и позволить ей работать, и тогда любовь продолжит расти. Так, во всяком случае, говорит Эви. По-моему, мне нужно приобрести для этих троих котел, особенно для…