Маргарет Грэм - Война. Истерли Холл

– Возможно, – пробормотал официант, прежде чем убрал чашку и вернулся на кухню через распашные двери.

Майор Сильвестр поднялся из-за своего стола у окна. Грейс видела, как он смотрел на ее руку, сжимавшую руку Джека. Отношения с военными были запрещены. Что же, пусть вредит как хочет. Он постучал по своей шляпе, улыбнулся, но ничего не сказал. Грейс знала, что вредить он просто не захочет.

Грейс слишком хорошо помнила, как прижимала к себе Джека у ворот дома его родителей, успокаивая его, пока он рыдал по ушедшему брату, уверяясь, наконец, в том, о чем она подозревала уже несколько недель, – что она встретила любовь всей своей жизни. Но она была старше, она была скучна, она была сестрой пастора и первым нанимателем Эви. Он же был любимцем девушек, восходящим лидером профсоюза, сильным и уважаемым работником, блестящим молодым человеком, которого поверг бы в ужас тот ураган эмоций, который бушевал внутри нее. Она укатила на своем велосипеде прочь, чувствуя, что должна установить между ними дистанцию, или она принесет невыразимые страдания всем, воспользовавшись его горем и уязвимостью.

Только когда Стрелковый полк Северного Тайна отбывал с центрального вокзала Ньюкасла и она пошла проститься с ними вместо Эдварда, они впервые вновь по-настоящему посмотрели друг другу в глаза, и тогда она поняла, что его любовь была такой же сильной, как и ее. Но для всего этого было уже слишком поздно, потому что на его руку опиралась Милли, его жена. Было по-прежнему поздно, но он должен был узнать, насколько он любим. Он должен унести это с собой в траншеи.

Об этом Грейс и говорила Джеку сейчас, и она почувствовала, как он повернул свою руку под ее ладонью и сжал ее, крепко. Наконец-то он улыбался, наконец-то его плечи расслабились и напряжение покинуло его, наконец-то он встретился с ней глазами и позволил ей понять, что все это время она была права. Между ними была любовь, чертов океан любви, любовь связывала крепким швом чертовски высокого качества ее и этого замечательного человека. Она действительно была в них.

– Я ошибался, – сказал он. – Было чертовски глупо думать, что ты воспользуешься мною, милая, ведь ты – та, которую я желал все эти годы.

Подоспел еще один кофе, и на этот раз Джек полез в карман за франками, твердя Грейс:

– Ты позволишь мне сделать это для тебя, и ты позволишь нам удержать эту минуту, потому что это, возможно, единственное, что у нас когда-либо будет?

Грейс знала это.

– Я должна была сказать об этом. Я не могла дальше терпеть и молчать о своих чувствах, потому что Эви чувствовала, что ты был так несчастлив и ощущал себя таким нелюбимым. Но это не так, мой дорогой. И никогда не будет.

– Ох, Эви, – рассмеялся Джек.

Она улыбнулась, но не могла думать о его боли. Он взял обе ее руки, поднял их и приложил одну к своей щеке, а другую поцеловал.

– А она говорила тебе, что я любил тебя так неистово, что иногда мне казалось, что это сожжет меня изнутри?

Грейс пожала плечами.

– Она говорила, что ты, вероятно, любишь меня. Ничего такого про возгорания не упоминала.

На этот раз они оба засмеялись. Она поднесла его руки к губам, целуя их, видя синие шахтерские шрамы и новые раны. Это были руки мужчины, не молодого парня. Она нашла глазами его глаза. Она провела пальцем по его искривленному носу и поломанному уху, поврежденному еще в его первых кулачных боях, которые помогали собрать деньги для оплаты дома Форбсов. Она тронула его губы, отчаянно желая их поцеловать.

Она расспросила его о Марте, чувствуя его дыхание на своих руках, когда он говорил, держа их у лица:

– Я не могу поверить, что его больше нет и я никогда не услышу его мычание, которое постоянно сводило меня с ума, или как он говорит, как тогда, когда мы были в самом центре заварушки в Монсе: «прямо дом вдали от дома, приятель». Он имел в виду, прямо как в шахте – опасность подстерегает на каждом шагу. Глупый пройдоха, видимо, выронил свою кроличью лапку, вот почему его настиг снаряд. Они так и не нашли его. Он лишился головы – так сказал Берни, – но его тела не было, когда они пошли собирать останки, только чертово месиво из воронок от снарядов и отдельных кусков.

Он остановился на минуту.

– У нас не было возможности обсудить это как следует, до этого момента. Грейс, ради всего святого, скажи мне, почему ты отказалась от меня?

Она поцеловала его руки.

– Потому что мне не повезло иметь голову на плечах от рождения. Но теперь, если я скажу тебе, что приду в любой момент, когда ты будешь во мне нуждаться, я говорю это от глубины своей сильно потрепанной и глупой души. Я буду любить тебя до конца своих дней, мой дорогой Джек Форбс.

– И я тебя.

Ее кофе опять остыл, его пиво осталось нетронутым. Они просто сидели, взявшись за руки, обращая внимание на то, что кто-то входит и выходит, но не придавая этому никакого значения, пока часы на площади не пропели свою звонкую трель и Грейс резко отняла свои руки.

– Это верно, что твои руки теперь не такие нежные, красавица. И это к лучшему.

– О, Джек, я оттирала полы до такой чистоты, что они бы получили одобрение даже у Эви и уж конечно заткнули бы за пояс любые потуги Вер. Я помогала на операциях – можешь себе представить, – настолько нужен был кто-то, хоть кто-то, кто имел хотя бы малейшее представление, что нужно делать. – Она взглянула на свой кофе, выпила его холодным, но вкуса не почувствовала.

Джек опустошил свой бокал с пивом.

– Что же, я вполне могу себе это представить.

Он оставил деньги и чаевые на столе. Они вышли вместе и пошли к площади, держась за руки так, будто никогда в жизни их не размыкали. Когда они дошли до площади, она указала налево, он направо.

– Пора, – сказал он, поправляя фуражку. Вокруг них сворачивался рынок. Проехала тележка с пустыми деревянными ящиками и парой турнепсов. Колесо наехало на колдобину, водитель выругался, старая кобыла заржала, и турнепс упал на землю, чтобы быть утащенным пробегавшим мимо парнишкой.

– Браво, – прошептала Грейс.

Кто-то из добровольческого корпуса направлялся к кафе. Два офицера проехали мимо на лошадях бог знает куда, но она догадывалась, что на фронт, может быть, даже на новый фронт, потому что госпиталь освобождал палаты: отправлял в Блайти раненых, достаточно тяжелых, чтобы их можно было лечить дома, прямо по железной дороге в порт, а ходячих больных, которых уже подлатали, – в их части, чтобы они освобождали койки. Доставляли новые кровати, и санитары, проклиная все на свете, устанавливали их под тентами. Накапливались бинты, горы и горы пачек. Прибывал новый контингент санитаров, медсестер и немного добровольцев. Боже, скоро и на них обрушится все безобразие этой войны, потому что те, кто сидит в тылу, снова разработали какую-то безумную схему, с помощью которой они смогут осуществить прорыв. В своих мечтах, может быть.