Хорхе Борхес - Всеобщая история бесчестья

История (которая, как прославленный кинорежиссер, любит перескакивать с кадра на кадр) теперь предлагает сцену в подозрительной таверне, вокруг которой всемогущая, как открытое море, пустыня. Время действия – неспокойная ночь 1872 года; место действия – Льяно-Эстакадо (Нью-Мексико). Земля неестественно ровная, а вот небо и сверху, и снизу – в клубах облаков с рваными дырами от ветра и луны, с морщинистыми колодцами и темными буграми. На земле – коровий череп, в сумраке – лай и желтые глаза койота, перед таверной – статные лошади и вытянутые полосы света. Внутри, облокотившись о единственную стойку, крепкие усталые мужчины пьют забористый виски и в уплату швыряют большие серебряные монеты с орлом и змеей. Пьяный в углу что-то мурлычет себе под нос. Некоторые здесь говорят на языке с множеством «с» – это, должно быть, испанский, потому что к тем, кто использует этот язык, относятся с презрением. Один из пьющих за стойкой – Билл Харриган, рыжая крыса из трущоб. Он уже покончил с двумя рюмками и думает заказать еще, даром что в кармане у него ни цента. Люди этой пустыни его подавляют. Они кажутся ему громадными, неистовыми, счастливыми, омерзительно умелыми в обращении с дикими скакунами и домашним скотом. Внезапно в таверне наступает абсолютная тишина, смолкает всё, кроме бесшабашного пьяного мурлыканья. Так появляется мексиканец, крепче любого из крепышей, с лицом старой индианки. Шляпа и пистолеты на поясе поражают своей непомерностью. На ломаном английском вошедший желает доброй ночи всем ублюдочным гринго, пьющим в этом доме. Никто не отвечает на вызов. Билл спрашивает, кто это такой, ему боязливым шепотом отвечают, что это Эль Даго (Эль Диего), он же Белисарио Вильягран из Чиуауа. Выстрел раздается мгновенно. Это Билл, укрытый шеренгой высоких мужчин, выпустил пулю в грубияна. Из руки непрошеного гостя падает рюмка; затем падает и весь Вильягран. Второй пули не требуется. Не удостоив колоссального покойника даже взглядом, Билл возвращается к беседе. «В самом деле? – процедил он [38] «Is that so? – he drawled». – Примеч. автора . . – Ну а я – Билл Харриган из Нью-Йорка». Пьяный продолжает напевать, безразличный ко всему.

Последующий триумф предсказуем. Билл отвечает на рукопожатия, принимает восторги, поздравления и выпивку. Кто-то замечает, что на револьвере Билла нет засечек, и предлагает поставить первую в ознаменование убийства Вильяграна. Билли Кид оставляет себе нож советчика, но отговаривается, дескать «не стоит отмечать мексиканцев». Сказанное кажется ему недостаточным. В ту ночь Билл расстилает свое одеяло рядом с трупом и, напоказ, устраивается спать до рассвета.

От того удачного выстрела (произведенного в четырнадцатилетнем возрасте) родился герой Билли Кид и умер беглец Билл Харриган. Мальчонка-налетчик из клоаки сделался мужчиной с пограничной территории. Он стал лихим наездником, научился держаться в седле прямо, как принято в Вайоминге и в Техасе, а не откидываясь назад, как принято в Орегоне и в Калифорнии. Билли так и не сделался точным подобием легенды о самом себе, но существенно к ней приблизился. В ковбое все равно осталось что-то от уличного драчуна из Нью-Йорка; Билли перенес на мексиканцев ненависть, которую прежде испытывал к неграм, однако последние его слова (бранные) прозвучали по-испански. Искусству бродяжничества он обучился у трапперов. Обучился и другому, более сложному искусству: командовать людьми; оба эти навыка помогли ему стать хорошим скотокрадом. Иногда его сманивали мексиканские гитары и бордели.

Лихая ясность бессонницы поддерживала его во время многолюдных загулов, которые длились по четыре дня и четыре ночи. Наконец, пресытившись, он пулями расплачивался по счетам. Пока его палец справлялся с курком, Билли оставался самым опасным (и, может быть, самым ненужным и самым одиноким) человеком на границе. Гаррет, друг Билли, тот самый шериф, который потом его застрелил, однажды сказал: «Я долго упражнялся в меткости на буйволах». – «Я упражнялся дольше, на людях», – спокойно ответил Билли. Всех подробностей уже не восстановить, но известно, что на Билли Киде по крайней мере двадцать одна смерть («не считая мексиканцев»). На протяжении семи невероятных лет ему верой и правдой служила великая роскошь: отвага.

Ночью 25 июля 1880 года Билли Кид галопом промчался на своем соловом по главной – и единственной – улице форта Самнер. Жара давила так, что фонари не зажигали; комиссар Гаррет, сидевший на крыльце в кресле-качалке, выхватил револьвер и всадил ему пулю в живот. Конь поскакал дальше; всадник рухнул на землю. Гаррет добавил еще одну пулю. Люди в форте (все поняли, что раненый – это Билли Кид) заперлись на все засовы. Агония длилась долго и сопровождалась отборной бранью. Когда солнце поднялось уже высоко, из домов вышли и разоружили лежащего – он был мертв. И, как и все покойники, походил на старую рухлядь.

Его побрили, принарядили и выставили на страх и осмеяние в витрине лучшего магазина.

Посмотреть на него съезжались верхом и на двуколках со всей округи. На третий день его пришлось гримировать. На четвертый его торжественно похоронили.

[39] Некоторые мотивы рассказа Борхес, по его свидетельству, почерпнул из «Сказаний Старой Японии» (1919) Алджернона Бертрама Фримена Митфорда. «Месть сорока семи ронинов» – сюжет, многократно использованный японской литературой, театром и кино.

Бесчестный герой этого очерка – неучтивый церемониймейстер Кодзукэ-но Сукэ, злокозненный чиновник, повинный в опале и гибели владетеля Башни Ако [40] Ако — крупный феодальный клан в Японии. и не пожелавший покончить с собой по-благородному, когда его настигла справедливая месть. Однако же он заслуживает благодарности всего человечества, ибо пробудил драгоценное чувство преданности и послужил мрачной, но необходимой причиной бессмертного подвига. Сотня романов, монографий, докторских диссертаций и опер увековечили это деяние – уж не говоря о восторгах, излитых в фарфоре, узорчатом лазурите и лаке. Пригодилась для этого и мелькающая целлулоидная пленка, ибо «Поучительная История Сорока Семи Воинов» – таково ее название – чаще других тем вдохновляет японский кинематограф. Подробнейшая разработка знаменитого сюжета, пылкий интерес к нему более чем оправданны – его истина применима к каждому из нас.

Я буду следовать изложению А. Б. Митфорда, свободному от отвлекающих черт местного колорита и сосредоточенному на развитии славного эпизода. Похвальное отсутствие «ориентализмов» наводит на мысль, что это непосредственный перевод с японского.