Стейси Стоукс - Вспомни меня

– На тебе? – спрашиваю я, не в силах скрыть своего разочарования. Да я лучше заберу воспоминания у кого-нибудь, ожидающего в очереди снаружи. Но, полагаю, попрактиковаться на отце не самая плохая мысль. Мне совсем не хочется выглядеть непрофессионально перед незнакомыми людьми в первый раз. Или еще хуже, забрать не то воспоминание, что нужно.

– Так всегда проще. Я так учился – практиковался на своем отце, а он на своем и так далее по всей родословной. Это семейный ритуал посвящения. Как насчет того, чтобы ты заставила меня забыть, что я съел на ланч? – Папа склоняется ближе и заговорщическим тоном шепчет: – Это был один из сэндвичей с тунцом, приготовленный Виви. Ты сделаешь мне одолжение.

Я улыбаюсь. Тунец Виви на вкус больше напоминает консервную банку, нежели то, что когда-то плавало в океане.

– Ладно, конечно.

– Хорошо. Сейчас запомни, важно спрашивать, что они хотят забыть, – слова имеют значение. Мы никогда не забираем воспоминания без чьего-либо согласия, понимаешь?

Я киваю. Не могу представить, чтобы кто-нибудь делал нечто настолько ужасное, как забирал личные мысли без разрешения. Но все равно не могу перестать улыбаться. Папа никогда не пускает меня в кабинет понаблюдать за его работой. Чувствую, словно меня допустили к семейной тайне.

Папа садится ко мне ближе.

– Зрительный контакт – это самая важная часть. Это именно то, что помогает найти воспоминание, но это в свою очередь позволяет воспоминанию найти тебя. Ты не можешь разорвать контакт до тех пор, пока не овладеешь этим воспоминанием в своем разуме.

– Ладно, но как я пойму, что я поймала воспоминание? И что, если я схвачу не то?

– Ты не схватишь не то воспоминание. Когда дело касается нежеланных воспоминаний, все люди между собой похожи – их разум почти всегда готов расстаться с этими ношами. Как только воспоминание найдет тебя, ты поймаешь ощущение своего рода захвата в своей голове. Ты не столько увидишь их, сколько почувствуешь. Хотя иногда в тот самый момент от людей исходят вспышки или тусклые визуальные обрывки, как будто они показывают тебе нечеткий снимок. Поначалу немного сбивает, но со временем привыкнешь.

Я киваю:

– Сколько это длится?

– Всегда по-разному. Для простых воспоминаний, например таких, как что я ел сегодня на обед, может хватить и нескольких секунд. Но если хотят забыть что-то, что произошло много лет назад, либо что-то, что они видят снова и снова или кого-то, вот тут уже может потребоваться больше времени, чтобы вытянуть все кусочки. Но они высвобождаются. Так всегда случается.

Он выглядит грустным, произнося последнее предложение, и впервые я замечаю, какой уставший у него вид. Тени, словно полумесяцы, залегшие под покрасневшими глазами, заставляют меня задаться вопросом: достаточно ли он спит? Я задумалась над предупреждением отца: о плате, которую несет с собой способность забирать воспоминания.

– А как я пойму, что заполучила все кусочки воспоминания?

Он пожимает плечами, взгляд скользит по направлению к окну, словно он может разглядеть всех людей, ожидающих внизу.

– Ты просто знаешь. В действительности есть только три типа воспоминаний, от которых большинство людей хотят избавиться: воспоминания, связанные с горем, сожалением или виной, – и каждый тип воспоминаний передает свое собственное ощущение и собственный цвет. Когда ты перестаешь видеть этот цвет, это значит, что человек очищен. Плюс ты чувствуешь облегчение, когда они в итоге отпускают все, что их тяготило все это время. Особенно если это воспоминание вины. Они самые тяжелые, но, к счастью, обычно и самые легко очищаемые. – Тяжело сглотнув, он продолжает: – Сложно объяснить, это нужно прочувствовать самому.

Я пытаюсь принять вид, словно все, что он сказал, звучит абсолютно понятно, но мой мозг кипит.

Отец тянется к столу за стаканом воды и делает глоток. Снаружи доносится чье-то покашливание.

– Разумеется, иногда люди неосознанно прячут какие-то вещи, и тогда мы сталкиваемся с Эхо. Но они редкость. Большинство людей полностью готовы отпустить все страдания, что они постоянно с собой таскают.

Я киваю, проследовав за его взглядом к окну. Я все знаю об Эхо: когда приезжают посетители, обычно я первая, кто проводит с ними беседу. К счастью, уже несколько месяцев мы не имели дело с Эхо. На нашем сайте четко написано, что перед тем, как приехать сюда, нужно избавиться от любых значимых физических объектов или фотографий, связанных с воспоминаниями, которые они хотят стереть. Но люди не всегда слушаются. Или иногда они думают, что от всего избавились, но потом натыкаются на фото или любую безделушку, которая ведет к цепочке воспоминаний. И потом, в конце концов, они бредут назад к нам в поисках чего-то, что потеряли. Вот только они не могут вспомнить, что же это, и почему-то они полагают, что найдут это в Тамбл-Три.

– В любом случае, сейчас нет нужды об этом переживать. Готова попробовать на мне?

Мое сердце сжимается от нервов, предвкушения или и от первого, и второго одновременно. И я киваю в знак согласия.

– Возьми мою руку, – отец пододвигается ближе и поднимает передо мной опущенные вниз ладони. Несмотря на то, что в комнате тепло, а на улице беспощадно палит солнце, они холодные. – Запомни, не разрывай зрительный контакт, пока не почувствуешь «захват».

Я киваю и смотрю ему прямо в глаза: карие, в отличие от моих серых. У меня глаза матери. И ее непослушные темные волосы; мне приходится встряхнуть головой, чтобы сбросить пряди с лица, заслоняющие обзор.

Он моргает, и наши взгляды встречаются. Затем зрачки его глаз расширяются и словно приглашают меня внутрь. Я не моргаю. Не думаю. Я лишь сильнее сжимаю свои пальцы на его руках, слегка вздергиваю подбородок и повторяю слова, которым он меня научил.

– Скажи мне, что ты хочешь забыть.

Какое-то время ничего не происходит. Слышно лишь жужжание едва работающего вентилятора снаружи и скрип деревянных дощечек на полу веранды из-за нетерпеливой ходьбы посетителей.

Затем я чувствую легкий «захват» у себя в голове, словно палец цепляется за ткань. Далее как будто ускользающая ткань, образ медленно загорается и принимает форму в самом центре моего сознания. Сначала края нечеткие, спутанные, но постепенно они становятся более явными, пока наконец изображение не разворачивается передо мной, и вот я уже не вижу глаз отца. Вместо этого я смотрю на два ломтика белого хлеба, обильно намазанных майонезом, и кусочки тунца, лежащие сверху. Затем изображение быстро размывается, превращаясь в туман; у меня появляется ощущение падения, пережевывания, проглатывания и чувство, будто я съела то, что лучше бы не есть. Появляется зеленая вспышка, яркая как звезда на ночном небе, и пятно становится зеленым, пространство становится зеленым, мои мысли окрашиваются в зеленый, и я охвачена чувством, которое можно описать только как сожаление.