Жан-Мишель Генассия - Земли обетованные

– Мы редко видимся с Джимми, но если встретим, что ему сказать? – спросил Клод у Луизы.

– Да говори, что хочешь.

Когда они ушли, я решил порасспросить Луизу об этом Джимми, но вовремя прикусил язык – все-таки мы были не так уж близко знакомы.

Она сама заговорила о нем:

– Это мой бывший; ну, в общем, мы еще иногда встречаемся. Он не понимает некоторые вещи, думает, будто ему все дозволено, потому что он у меня первый… Скажи-ка, тебе сколько лет?

– А ты как думаешь?

– Ну… не знаю, ты выглядишь совсем мальчишкой.

– А тебе сколько?

– Двадцать два.

– А я чуть помоложе, вот и все.

Луиза недоверчиво посмотрела на меня, но я сделал непроницаемое лицо, и ей пришлось удовлетвориться моим ответом.

Тем не менее вид у нее был озадаченный; она искоса, вопросительно поглядывала на меня, а потом спросила:

– Я все-таки не поняла, чем ты занимаешься?

Мы с ней уселись на банкетку в глубине зала; по другую сторону прохода сидела пожилая пара и толковала о чем-то вполголоса. Луиза предложила мне «голуаз», я заказал два пива и объяснил ей ситуацию. Ну, во всяком случае, попытался объяснить. А она рассказала мне свою историю, и я понял, почему нам с ней так трудно понять друг друга: мы жили в совершенно разных мирах, и наши дороги пересеклись лишь благодаря стечению таких вот удивительных случайностей. Луиза была моей первой знакомой девушкой, которая, не стесняясь, откровенно рассказывала о себе, открывая душу кому попало. Обычно мы держим свои эмоции и настроения под замком, как драгоценности в ларце нашего хорошего воспитания, и оберегаем от них тех, кого любим, но в конечном счете эта деликатность отдаляет нас друг от друга. Мы ревностно храним свои тайны, ни с кем не откровенничаем, в общем, сами того не зная, разделяем убеждение Брассенса [19] Жорж Брассенс (1921–1981) – популярный французский шансонье; написал около двухсот песен на собственные тексты, а также положил на музыку стихи Франсуа Вийона, Виктора Гюго и Поля Фора. , что обнажать сердце так же постыдно, как задницу. Так вот, моя новая знакомая была напрочь лишена такой стыдливости, она раскрывалась сразу же, не колеблясь, как будто мы давным-давно знакомы.

Луиза родилась в предместье городка Труа, в семье рабочих трикотажной фабрики; когда она рассказывала о своем детстве, мне казалось, что Золя мог бы почерпнуть многие сюжеты своих романов именно в тех местах, в том городке, в том квартале, на ее улице и фабрике – даже и менять ничего не требовалось. Семеро братьев и сестер, грубый отец-пьяница, мать, задавленная работой. Сестры, рожавшие детей одного за другим; тупые, необразованные братья, не желавшие даже пальцем шевельнуть, чтобы помочь своим покорным женам управляться с домашними делами. В четырнадцать лет Луиза пошла подсобной рабочей на фабрику. Там нужно было беспрекословно подчиняться мастерам и по первому требованию переходить с одного рабочего места на другое, а она не желала терпеть ничьих оскорблений, дерзила начальству, смеялась над теми, кто считал ее бунтаркой, поклялась себе, что не повторит судьбу матери и сестер, спорила с отцом и братьями, и в четырнадцать лет потеряла девственность на пустыре за стадионом. А в шестнадцать уехала из родного города вместе с Джимми, несмотря на то что они поссорились, когда она переспала с его лучшим другом. Они сели в парижский поезд, и с тех пор девушка больше не виделась со своей семьей. Поначалу они с Джимми отлично ладили, в постели им было так хорошо, что они не вылезали из нее с пятницы до понедельника, но со временем он стал вести себя по-хамски, как ее старший брат, а она не выносила, когда ею помыкают. И не хотела жить по его правилам.

– С какой стати я должна была ему подчиняться?! Только потому, что я девчонка? Значит, он отстал от времени, забыл, что у нас на дворе тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год, в общем, не на ту напал!

Вскоре после моего появления в отцовской квартире Мари поставила в спальне письменный стол, а потом даже спросила, нравится ли мне узор покрывала на кушетке и цвет оконных занавесок, которые она хотела повесить в комнате. Кроме того, она разобрала вещи в стоявших здесь коробках. Перетаскивая их вместе с отцом, я воспользовался отсутствием Мари, чтобы спросить его, не стесняю ли я их, – мне не хотелось обременять их своим присутствием.

– Ты никоим образом нам не мешаешь, а если бы хоть чем-то помешал, Мари обязательно сказала бы мне. Ну, как идут занятия, ты доволен своими успехами?

– Да не мешало бы заниматься побольше; очень надеюсь, что мне повезет на экзамене.

– А если провалишься, чем это тебе грозит?

– Подготовительный класс Эколь Нормаль – это, конечно, вершина успеха, но если я провалюсь, то смогу хотя бы записаться на факультет в Сорбонну.

– Ну, как бы то ни было, если тебе понадобится работа, имей в виду: мы нанимаем персонал!

Я был в полном восхищении от нового магазина, обширного, как зал ожидания на вокзале; повсюду трудились десятки рабочих, преображая бывший завод запчастей в торговое пространство; правда, здесь возникла неожиданная проблема – два соседних цеха были расположены на разных уровнях, один выше другого на целых десять сантиметров, что мешало сделать ровным пол торгового зала на первом этаже площадью в три тысячи двести квадратных метров, – пришлось строить между ними ступеньку. Отец тотчас же решил эту задачу, начертив на плане линию границы между отделами мебели и электротоваров. Мы с ним пошли в ближайшее бистро выпить кофе, отец спросил, может ли он чем-нибудь мне помочь, и вынул бумажник, но я ему сказал: «Мне не нужны деньги, у меня еще есть».

Тогда он извлек оттуда прозрачный пластиковый пакетик, в котором лежал клевер-четырехлистник [20] Четырехлистный клевер – особая, довольно редкая мутация этого растения. У язычников лист с четырьмя долями считался символом четырех природных стихий: земли, воды, огня и воздуха. Существует поверье, что счастливчику, нашедшему его, всегда будет сопутствовать удача. , и показал его мне:

– Смотри: это мой талисман, я ношу его с собой уже двадцать пять лет, со времен концлагеря. В первый день там стоял такой мороз, что никто не решился высунуть нос из барака, и только я один вышел, разделся до пояса и стал мыться под краном; вода была ледяная, но я себя пересилил. Потом стал вытираться, случайно глянул вниз и увидел этот клевер. Просто невероятно – он словно поджидал меня там; казалось, это судьба мне дружески подмигнула, дала знак, что побережет меня, что нельзя отчаиваться, что я когда-нибудь вернусь в Париж, а пока нужно бороться с унынием и жестоким обращением. Я подобрал этот четырехлистник и бережно уложил в бумажник; ребята все, как один, мечтали иметь такой же, искали вокруг умывальника и на остальной территории лагеря, но так и не нашли. Этот клевер оберегал меня всю войну – я выжил, вернулся к твоей матери, и что бы она там ни говорила, а жизнь у нас была хорошая. Так вот: сегодня я передаю его тебе – теперь ты в нем нуждаешься больше, чем я.