Дэниэл Мэйсон - Зимний солдат

Он ждал, понимая, как красноречиво его молчание, – ведь он не спрашивал, что она имеет в виду.

И тут она добавила:

– А теперь расскажите мне, что случилось с вашей рукой.

Люциуш разместился в бывшем доме священника, отдельной постройке, которая выходила во двор с огромным буком посредине; верхние ветви поднимались до церковного шпиля. На снегу во дворе были протоптаны дорожки, соединявшие три постройки: церковь, дом священника и еще один домик с двумя комнатами; одна служила баней, вторая была приспособлена для карантина. Дальше, за воротами, раскинулось кладбище, где кресты едва выглядывали из сугробов.

Отдельный вход в комнату Люциуша был заперт, и Маргарета показала ему вторую дверь, которая открывалась в кухню. Там двое мужчин – один из них без кисти руки – сидели и чистили картошку рядом с шеренгами полевых печей и котлов.

– Это Крайняк, наш старший повар.

Тощий как осина человек шмыгнул красным носом и отдал честь своим обрубком.

– Честь имею, герр доктор! Надеюсь, вы любите соленые огурцы.

– А, я забыла вам рассказать, – вмешалась Маргарета. – В январе нам случайно доставили двести кило огурцов вместо щелочного раствора. Это секрет. Договорились?

В конце комнаты с потолка свисали освежеванные свиные туши и несколько кур. В углу сидел еще один человек с дробовиком на коленях. Маргарета кивнула ему.

– Это хорват, немножко говорит по-немецки. Я не понимаю ни слова.

– Ружье тоже для защиты от крыс?

– Очень хорошо, пан доктор, – кивнула она. – Я беспокоилась, вы скажете – от русских, но вы все схватываете на лету.

Она положила на тарелку краюху хлеба и вареную репу, и они прошли в следующую комнату – помывочную с чанами для дезинфекции, веревками, на которых в беспорядке висела солдатская форма и разные одеяла. Они продрались сквозь влажную, замерзающую шерстяную ткань и наконец дошли до двери в его комнату.

Комната была невелика – четыре размашистых шага от стены до стены; на кровати матрас из соломы и одеяло из овчины; письменный стол, стул, дровяная печь. Это была комната Сокефалви, сказала Маргарета, и ее не стали трогать, когда он исчез, ждали нового врача. Она отперла засов на дальней двери, выходящей во двор.

– Чтоб вам не пробираться через мешки с картошкой всякий раз, когда понадобится прилечь, – сказала она.

Маленькое окно, уже запотевшее от их дыхания, сияло золотом, отражая свет, исходящий из церкви. Она поставила тарелку на стол рядом с журналом для записи пациентов и отогнула край одеяла, что показалось ему символическим жестом гостеприимства, пока он не сообразил, что она проверяет кровать на вшивость. Одеяла лежали прямо на матрасе. Простыней не было; ну разумеется, подумал он, коря себя за то, что вообще обращает на это внимание.

Осмотрев все, она повернулась к Люциушу. Ему казалось, что она собирается спросить еще о чем-то, но она сложила руки и слегка присела в подобии реверанса.

– Моя комната в ризнице. Перед дверью звонок, если вам понадобится. – Она повернулась к выходу, потом снова к нему. – А, вот еще что, доктор.

– Да?

– Не снимайте сапоги.

– Сапоги?

– Если придется бежать. И держите все документы при себе, у австрийцев дурная привычка считать, что любой человек без их бумаг – шпион. – С этими словами она исчезла в ночи.

Люциуш поставил свой ранец на пол и подошел к столу. Еда успела остыть, но он сильно проголодался. Набив рот, он листал журнал с записями. Имен и ранений было несколько сотен; все записано одним аккуратным почерком. Он попытался представить своего предшественника. Маргарета никак не описала Сокефалви – ни его возраст, ни звание, ни врачебный опыт. Люциуш представлял себе человека немолодого, потому что в его воображении все врачи были немолоды, но, задумавшись как следует, он понял, что ничто не мешало венгру быть таким же студентом, возможно, ассистентом второго, неназываемого доктора, чье преступление, как он теперь подозревал, было как-то связано с сестрой Кларой. Нет никаких оснований считать, что Сокефалви тоже не послали сюда после шести семестров обучения. Никаких, кроме того, что Сокефалви, кем бы он ни был, видимо, знал, что делать с трещиной черепа, а Люциуш – Люциуш знал, как сделать рентгеновский снимок позвоночника русалки.

Он сел. Воспоминание о русалке подтолкнуло его к мысли о Циммере, а потом о Фейермане, который теперь где-то в Сербии. Попал ли его друг в такую же передрягу? Однако госпиталь, который Фейерман описывал в письмах, был невелик, но работал исправно, там были другие хирурги, санитары, сотрудники Красного Креста, паровая прачечная, рентгеновский аппарат, бактериологическая лаборатория – а не промерзлый пункт первой помощи с вооруженной полубезумной сестрой и операционным столом из церковных скамеек.

Он провел здоровой рукой по волосам и откинулся на кровать, не снимая шинели. Что, теперь одежду тоже не снимать? Он представил себе, как убегает от орды орущих казаков голый, в одних сапогах. Смешно не было. Все его пугало – дыра от бомбы в церковной крыше, крысы, как в нянькиной сказке. Вот от этого его пытались защитить родители? Что, теперь уже слишком поздно просить их, чтобы они помогли перевести его куда-нибудь? Тут, впрочем, тоже было чего пугаться. Будь отцовская воля, Люциуш мог бы оказаться уланом, скачущим навстречу гаубицам и минометам на плохо управляемом, незнакомом коне.

Он повернулся на бок; запястье заныло, сабля ткнулась в бедро. Он почти забыл, что такое боль; страх, подумал он – неплохое обезболивающее. Когда он рассказал Маргарете о своей травме, она попросила разрешения осмотреть ее – осторожно прикасалась к кончикам его пальцев, чтобы оценить сохранность нервов, и легко нажимала на сустав, чтобы проверить, как заживает трещина. Она выдала ему несколько склянок морфия из кабинета под алтарем. Но сейчас он был благодарен перелому – только он и защищал его от окончательного унижения. Он отцепил саблю и повесил ее на спинку кровати. Да, подумал он, повезло ему с этим торопливым мальчишкой, с заледеневшей улицей. Если Маргарета и правда проводила ампутации, он сможет наблюдать за ней, учиться и, возможно, когда рука заживет, узнает достаточно, чтобы начать самому. Раз сестра научилась, у него, вероятно, тоже получится.

С этой мыслью Люциуш поудобнее устроился в кровати. Ноги в сапогах казались огромными и тяжелыми. Он закрыл глаза. Спать вроде бы не имело смысла, но он хотел хотя бы на время избавиться от чувства страха.

И, видимо, все-таки заснул, потому что стук в дверь его разбудил.

Это опять была Маргарета. На шинель у нее была накинута еще одна шинель, апостольник был скрыт под запорошенным капюшоном.