Леоне Росс - Один день ясного неба

И ведь никто ему ни разу не говорил, что об этом судачили люди – почему Найя пошла к океану и утонула.

Женская рука подергала его за рукав.

– Радетель, так ты мне скажешь?

Он отмахнулся от нее, сам удивившись силе, с какой отшвырнул ее руку. Она запнулась.

– Заткнись и никогда больше не говори о моей жене, поняла меня?

Она поджалась и уже больше не казалась ему нежной, скорее, испуганной. Рассекая толпу зевак, он шагнул к желтолицему мяснику. Если они хотели именно этого, то пусть получают. Громкий выплеск гнева, отчасти показной, немного в духе Дез’ре? Пусть подавятся! Мясник поднял глаза от разделочного стола и застыл от неожиданности над горой красной требухи.

Завьер заговорил – стараясь, чтобы его голос звучал как можно громче:

– Продай мне эту козу, брат. Я уплачу тебе за нее всю кучу денег, что дал мне губернатор Интиасар.

Толпа взорвалась восторгом. Все трубы оркестра издали торжествующий визг. Мясник бухнулся на колени: слава его любимой козе! Слава свадебной трапезе! Люди пели и пританцовывали в такт оркестру. На-на-на-на! Слава-слава-слава!

Празднество уже началось.

Ему было пятнадцать. Шел сильный дождь, он решил срезать путь через пустой рынок, и деревянные прилавки торчали, как обглоданные кости ростбифа, с которых капала вода. Между прилавками стояли две девчонки в сине-белой школьной форме, они крикнули ему: «Эй, мальчик!» Дождевые струйки бежали по его лицу.

Ему больше понравилась ее подружка: обалденная грудь и широкая улыбка. Он дважды был у нее в гостях, да без толку. После этого он и думать забыл о Найе, но спустя несколько месяцев она сама к нему подошла. «Помнишь меня?» – спросила она. У нее были черные-пречерные волосы с отливом и ровные белые зубы.

И он стал видеться с ней практически каждый знойный день на протяжении нескольких недель, незаметно проскальзывая в их дом, когда родители уходили на работу, и наконец осмелился первый раз до нее дотронуться. Его сразили ее светящиеся глаза и ее страсть. Ее вагина напоминала цветочный бутон. И еще у нее были аккуратные, идеальной формы брови.

Найю это не обидело. Она дрыгала ногами в воздухе и призналась, что ей та-а-ак приятно!

Они не лишили друг друга девственности. Они еще слишком юны, подумал он тогда. Не по мнению других мальчишек, а по его мнению. А он привык все делать по-своему.

В то лето ему нравилось вести себя как другие мальчишки: он увязывался за Айо и его приятелями, если они ему позволяли. Пинать коробки в дорожной грязи – два камушка за точный удар, ставить заплаты на видавшее виды дедушкино каноэ. Выуживать омаров из кастрюль, направлять их торчащие клешни на девчонок и следить, кто из них не испугается. При виде Найи он всегда удивлялся. И что ему делать с этой загадкой – девчонкой, которая разрешала ему смотреть на свое нагое тело? Тут было наверняка какое-то особое правило. Он чувствовал, когда она смотрела на него, навострив уши и чего-то ожидая. А он не знал, как поступить правильно, поэтому в отчаянии ее игнорировал.

А потом наступали еще более жаркие дни.

Лена Делзиль была девушкой иного склада. Высокая, с жесткими, точно щетина, волосами, похожая на длинную мышку. С ребрами, торчащими под одеждой. Лена не любила бороться понарошку или болтать о серьезном. Ей нравилось держаться за руки и целоваться, плотно сжав губы. Она перевязывала волосы широкой лентой. Он ходил к ней в гости, и там его угощали тушеными почками со свиными хвостами, и он терпеливо отвечал на вопросы ее отца о своем отце. Девчонки-школьницы пели им песни. Все это было совсем не похоже на юркие руки Найи, трогавшие его все более настойчиво и умело.

« Не по годам зрелая », – говорили старухи про Найю. А ведь она еще даже не носила набедренный обруч.

Все рухнуло в тот день, когда Найя застигла его на городском рынке, где он угощал Лену лимонным пирогом между невинными поцелуями под насмешки торговцев. Боковым зрением он заметил, что кто-то за ним наблюдает, и когда отвлекся от Лены, мельком увидел озадаченную Найю. Боги не спустились с небес, чтобы язвительно освистать его и забить в барабаны, но Найя с окаменевшим лицом развернулась на каблуках и ушла.

Он встретил ее в следующий раз, когда уже считал себя мужчиной. Девятнадцать лет. Важная персона. Ученик Дез’ре. Уставший после шестнадцатичасовой смены. Уже не девственник, но ставший мужчиной не с Леной, а с симпатичной водительницей автобуса, у которой кровь пылала огнем, и она опалила его не раз и не два. Люди сразу узнавали его, когда он шел через город. Незнакомые, глядя на него, бились об заклад, что именно он-то и станет новым радетелем.

Так что он был вполне уверен в себе, чтобы подойти к Найе, когда увидел, как она ловко спрыгнула с заднего сиденья автобуса на остановке между Плежер-гроу и пляжем Карнейдж. Он надеялся, что она уже простила его детские шалости.

– Привет, Найя!

Она внимательно поглядела на него.

Другое лицо. Невинность пропала. Они смотрели друг на друга и издавали невнятные звуки, и где-то внутри у обоих шевельнулось желание, отвлекая их и заглушая слова, которые они хотели произнести. Они ведь когда-то встречались тайком, по темным углам, и сейчас, стоя в открытую, лицом к лицу, на ярком солнце, смущались и казались себе незнакомцами: он – высоченный, она – низкорослая. Когда же они наконец вошли в пустой дом одного из его приятелей, она уже была целиком поглощена романтичными фантазиями, а он боялся ее напугать. Он налил ей дрянного красного вина в найденную на кухне чашку. Ни слова не говоря, она выпила, хотя терпеть не могла алкоголь, и присела на край кровати, поскольку больше сесть было некуда. В душном доме пахло псиной. Оба вспотели от жары, и внутри ее едва слышно билось желание, и собачья шерсть, покрывавшая все поверхности в доме, прилипла к ее голым рукам и к его лицу; и когда он опустил ее на кровать и поцеловал, ему почудилось, что голова сейчас лопнет. Он целовал все ее тело, не зная, что еще с ней делать, пытаясь вернуть давно угасшие нежность и доверительность, но осколки ее сердца торчали у нее из груди и впивались в его кожу.

Он знал, что она родилась с пятью сердцами: одно билось в груди, еще по одному – в запястьях, одно малюсенькое – за левым ухом, и самое крошечное таилось в третьем пальце на ноге. Но, ощутив ее крепкие объятия и исходивший из нее поток энергии, он изумился и задохнулся.

Когда пришел Айо, Завьер обследовал висевшую на тросе козью тушу, с помощью мясника поворачивая ее то в одну сторону, то в другую, все еще пытаясь успокоиться после стычки с тихой шелковистой женщиной. На спине у брата болталась дюжина курочек, истекавших кровью, на боку висела яркая пузатая бутыль.