Факил Сафин - Заблудившийся рассвет

Селение Каргалы живёт по давно установившимся традициям и обычаям предков. Мужчины испокон веков занимаются торговой деятельностью или служат казаками в царской армии, то есть основное время проводят вне дома. Хранителями домашнего очага в таких условиях становятся жёны, на плечи которых ложится вся работа по воспитанию детей и поддержанию домашнего хозяйства в образцовом порядке. Видимо, по этой причине каргалинские женщины, оставаясь традиционно верными и любящими жёнами, глубоко религиозными мусульманками, в то же время обладают известной самостоятельностью, даже независимостью, то есть отнюдь не расположены всю жизнь быть «рабынями» своих мужей и оставаться под их пятой. Каргалинские женщины весьма свободолюбивы, им палец в рот не клади, редко кто из них беспрекословно и бездумно исполняет любые приказы мужей. Словом, они больше соратники, нежели жёны, более друзья, нежели слуги, они верные и незаменимые помощники, советники и утешители своих мужей. Даже оставаясь вдовами, гордые каргалинки не спешат с повторным браком, предпочитая в одиночку растить и воспитывать своих детей, нежели идти второй женой и мачехой в чужую и, как правило, многодетную семью. Поэтому и Мустафа особенно не надеялся на повторный брак, успокаивая себя примерно следующим рассуждением: «Что суждено, того не избежать. Чем посылать одного за другим сватов, боясь очередного отказа и осмеяния со стороны сельчан, лучше терпеть, выжидать. Дети растут, время идёт, глядишь, с Божьей помощью и найдёт он себе новую подругу, а если и нет – на нет и суда нет. На всё воля Аллаха…»

Так успокаивал он себя, и ему действительно было как-то спокойнее жить с такими мыслями. Его не тревожили никакие слухи и пересуды, потому что для них не было почвы, жизнь шла более-менее ровно, и Мустафа почти свыкся. И вдруг как гром среди ясного дня: старуха Таифе принесла Мустафе весточку от молодой вдовицы по имени Шамсия. Дескать, если Мустафа ага не против, она, то бишь Шамсия, согласна выйти за него… Старуха Таифе, обрадованная перспективой выгодного сводничества, а также возможностью устроить счастье двух одиноких людей, еле дождалась утра, чтобы сообщить эту весть Мустафе. Памятуя, что вдовец в последнее время решительно гнал от себя сватов и вообще отказался от идеи повторного брака, бабушка Таифе настроилась на долгую борьбу и, засучив рукава, готова была взломать глухую оборону Мустафы. Но пройдя в светлицу, где царила глубокая тишина, она вдруг оробела. Справится ли она со своей нелёгкой миссией? Не выгонит ли её взашей этот невозмутимый Мустафа, спокойствие которого не поколебит, казалось, даже залп десяти пушек? Не накричит ли он на неё в сердцах? Ведь что ни говори, а Таифе, видит Аллах, пришла сюда с единственной и благородной целью: заботой о пятерых детях Мустафы. В противном случае разверзлась бы земля под её ногами, и провалилась бы она в преисподнюю, не успев дочитать молитву за душу убиенного ещё в японской войне мужа своего, безгрешного и чистого душой батыра.

Однако Мустафа, кажется, вовсе не собирался ни выгонять, ни ругать почём зря бедную старушку, и Таифе посчитала это за добрый знак. К ней постепенно возвращалась смелость, во всяком случае, коленки уже не дрожали, и когда Мустафа молча расстелил на половине стола кухонную скатерть, собираясь потчевать чаем гостью, Таифе нетерпеливо потянула хозяина за рукав и сказала:

– Вообще-то я не собираюсь тут засиживаться.

Мустафа, наконец, проговорил:

– Признаться, ты застала меня врасплох со своим известием, тётушка Таифе. Садись за стол, в ногах правды нет, почаёвничаем, поговорим, взвесим всё…

– И то верно, – согласилась гостья, стараясь не показывать охватившей её радости. – Не тот разговор, чтобы на ногах его вести. Присядем, почитаем сначала.

Она села на саке, оперлась спиной о подушку и подняв к лицу ладони, приступила к молитве. Читала она вдохновенно, всю душу свою вкладывая в обращение к Богу. Ведь она пришла к Мустафе с благородной целью и, кажется, вот-вот добьётся успеха.

– И-и-и!.. – затянула она по-старушечьи. – Уж я-то знаю, как несладко живётся одиноким, как же… как же… А мужчина без женщины совсем жить не может, да-а… И вдовицам, потерявшим свою опору и крепость, нелегко одним подымать на ноги детей. Ох, братец Мустафа, ты и сам знаешь, что я уже десять лет оплакиваю мужа своего ненаглядного, погибшего в японской войне. Хорошо ещё, что сыновья выросли послушными, любящими мать, стали настоящими джигитами. И кость у них крупная – в отца, упокой Господь его душу. Только и слышишь от них: «Мама, милая, что ещё надо сделать? Ты скажи, мы мигом!» М-да… Истинные богатыри.

Вспомнив, зачем она пришла, Таифе наклонилась к хозяину и спросила:

– Что-то детей твоих не видно?

Мустафа тяжело вздохнул и нехотя ответил:

– Младшие спят, старших дома нет, они при деле.

Таифе будто не расслышала его и продолжала как ни в чём не бывало:

– Во-от… У Шамсии муж тоже на войне пропал. Ни слуху, ни духу от Фатхуллы… В самом начале войны одно-единственное письмо от него пришло, и всё – Аллаху акбар! 2 2 Аллаху акбар! – Аллах велик! Да успокоится его душа в раю, да услышит он наши молитвы и поможет нам в своё время открыть ворота рая!.. А в соседнее Биккулово, говорили, вернулся было раненый солдат, воевавший вместе с Фатхуллой. Он и рассказал, что перед самым боем выдали им на двоих один котелок и одно ружьё, и погнали на вооружённых до зубов немцев. Снаряд взорвался прямо под их ногами. Биккуловского паренька от смерти солдатский котелок спас, а у Фатхуллы в руках только винтовка злополучная и была. Биккуловского беднягу откопали из-под земли с продырявленным котелком в руках, отвезли в госпиталь, где с того света чудом вернули. В том бою вообще мало кто выжил. Фатхулла, наверняка, погиб, иначе он числился бы в списке раненых и попал бы в госпиталь вместе с биккуловским парнем. После выздоровления этот паренёк наводил справки о Фатхулле, но так и не нашёл его следов. Значит, нет уже в живых бедного Фатхуллы. Ведь уже год прошёл после этого. Ты знаешь Шамсию, их дом тоже возле реки, только выше по течению. Родители её умерли от какого-то мора. Сама она молода, красива, трудолюбива, покладиста, не болтлива. Сам понимаешь, к такой видной молодухе не один и не два раза уже сватались, но без толку. Я и сама начала беспокоиться: уж не хоронит ли Шамсия заживо свою молодость и красоту? Но вот вчера она позвала меня на чай и во время беседы призналась: «Бабушка! Мне трудно одной! Мне уже тридцать лет, и никаких почти радостей я ещё не видела. Может, пошлём весточку Мустафе ага? Не возьмёт ли он меня в супружницы? Была бы ему верной подружкой и в горе и в радости. Ни к кому другому, кроме Мустафы, не лежит моё сердце, бабушка…» Да-а, братец, так и сказала, можешь мне верить. Зачем мне тебя обманывать-то? Теперь слово за тобой, Мустафа, – и старуха замолкла.