Сандро Веронези - Колибри

Через много лет после этой аварии, после множества других ее сумасбродств, включая суицид, через много лет после смерти его родителей и – страшно сказать – через много лет после смерти, как ни старайся, не выговорить… его дочери… вот, кажется, получилось; через много лет после всего, можно сказать, Марко Каррера, почти старик, почти одинокий, почти уже одной ногой в могиле, подчеркнет следующие слова в романе, который тогда лежал перед ним: «в нем была потерянность и кромешная мгла». Он думал о ней, об Ирене, которая не погибла в тот раз в тумане, как и во многих других случаях, когда могла бы погибнуть, но в конце концов все же погибла молодой – рано, слишком рано, увы.

Было воскресенье, раннее утро. Господине на сербо-хорватском означает: «О Господи».

Марко Каррере

ул. Форначчи, 117/b

поселок Вилла Ле Сабине

57022 Кастаньето-Кардуччи (Ливорно)

Италия

Кастеллорицо, 8 августа 2005 г.

Вообрази, что я говорю лето,

напиши на бумаге слово «колибри»,

заклей его в конверт,

отнеси к почтовому ящику, спустившись с косогора.

Когда ты откроешь письмо и прочтешь,

На память придут те дни, и ты поймешь, до чего

Я крепко-крепко тебя люблю.

Никому не известно – а должно быть известно всем, – что судьба отношений между людьми решается в самом начале, в момент их зарождения, раз и навсегда, навечно, и чтобы знать заранее, чем они закончатся, достаточно взглянуть, с чего они начинались. Ибо в момент зарождения отношений происходит внезапное озарение, в котором можно даже увидеть их развитие, продолжительность, то, чем они станут и чем закончатся, – все вместе сразу. Это видно как раз потому, что все основное заключается в самом начале, как любая законченная форма, которая намечена уже в ее первом наброске. Но речь идет лишь о мгновении, после которого это озарение исчезает само либо вытесняется нами, и именно поэтому, говоря об истории отношений, люди впоследствии рассказывают о неожиданных поворотах, потерях, радостях или непредвиденной боли. Мы это знали, знали в краткий миг озарения, в самом начале, ну а потом, к сожалению, до конца своих дней забыли. Это похоже на то, когда просыпаешься среди ночи и, пошатываясь, ищешь путь в туалет, теряешься в темноте, на долю секунды включаешь свет и тут же его гасишь, но эта вспышка показывает нам дорогу до ванной и обратно. В следующий раз повторяется то же самое.

Когда у Адели, дочери Марко Карреры, примерно в три года впервые обнаружилось расстройство восприятия, в его глазах полыхнула эта яркая вспышка, и он увидел все разом, но это было совершенно невыносимо – напоминало почему-то об Ирене, – и он недолго думая вытеснил видение и продолжил жить дальше, словно ничего не было. Возможно, с помощью психоаналитика он мог бы восстановить миг прозрения, но так как вокруг него были лишь люди, которые без психоанализа не могли прожить, они внушили ему непреодолимое отвращение к последователям Фрейда. Так, во всяком случае, он сам говорил. Но психоаналитик наверняка бы изрек, что его отвращение было защитным механизмом вытеснения. Факт же состоит в том, что вытеснение случилось немедленно и было очень глубоким, настолько глубоким, что больше это видение не повторялось, даже после того, как все пошло, как пошло и как должно было пойти, – как на долю секунды Марко увидел, а потом больше нет, ни разу в жизни – до скончания его дней.

Учитывая возраст девочки, вполне можно сказать, что первое проявление ее психического расстройства совпало с началом ее отношений с отцом, до той поры весьма и весьма неопределенных, и определила это совпадение она сама, приняв, по всей вероятности, первое самостоятельное решение в жизни. Действительно, одним ясным воскресным утром в августе, пока Марко завтракал с ней вдвоем на кухне их дома в Больгери, а мама решила еще поваляться в постели, Адель Каррера сообщила ему, что из ее спины растет веревочка. Несмотря на свой возраст, она объяснила все очень толково: веревочка шла от ее спины, чтобы прикрепиться к ближайшей стенке. По каким-то неясным причинам веревочка была невидимой, и поэтому Адель всегда должна была стоять, прислонившись к стенке, чтобы люди в ней не запутались или не споткнулись. А если ты не можешь прислониться к стене? – спросил у нее Марко. Адель ответила, что в таких случаях ей приходится быть крайне осмотрительной, и если кто-то проходит у нее за спиной и путается в веревке, она должна обойти вокруг него и распутать, и показала Марку, как это делается. Марко продолжил задавать ей вопросы. А такая веревочка есть у всех или только у нее? Только у нее. А ей не кажется это странным? Да, ей это кажется странным. Ей кажется странным, что только у нее есть веревочка или что у других ее нет? Ей кажется странным, что у других ее нет. А как она поступает дома или в церкви? С мамой, с ним? Но ты, ответила ему девочка, никогда не проходишь у меня за спиной. Именно в эту минуту столь неожиданного откровения – он никогда не проходит за спиной своей дочери – у Марко Карреры пробежал мороз по коже, и с этой минуты начались его отношения с дочерью. Именно в этот момент он все увидел, узнал и испугался, а потом сразу же все забыл: то, что видел, то, что узнал, и то, чего испугался.

До конца того лета эта веревочка была их секретом. На самом деле Марко сразу рассказал обо всем Марине, взяв с нее обещание ничего не говорить малышке, поскольку та просила никому не рассказывать. Марина тем августом старалась не ходить за спиной дочурки – ни дома, ни в саду, ни на пляже, – однако без больших успехов, поскольку вспоминала об этом, когда было уже поздно. В этих случаях она наблюдала, как малышка обходит ее спереди в противоположном направлении, чтобы бережно и аккуратно выпутать ее из трудной ситуации, – и умилялась. Потом наблюдала за непосвященными бабушкой и дедушкой, которые всегда проходили за спиной ребенка как будто нарочно, и за малышкой, точно так же обходившей их в обратном направлении с той же тщательностью и аккуратностью, и вновь умилялась. Потом наблюдала за только что установившимися отношениями между дочерью и отцом, восхищаясь его инстинктивным умением не проходить никогда – что правда, то правда, – никогда у нее за спиной, и опять умилялась. Марко смотрел, как она умиляется, и умилялся тоже. Для обоих это было лето полного умиления. Обеспокоиться не пришло в голову ни одному.