Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль

– Привет, Чарли.

– Привет, – отозвался он. – Ты в поезде, что ли?

– Да, еду в Суссекс.

– Потому что встретилась на вечеринке с высоким привлекательным незнакомцем и он пригласил тебя в гости на выходные.

– Да, только не на вечеринке, а на конференции. А все остальное – до ужаса точное предположение.

– Я экстрасенс, – сказал Чарли. – В тех случаях, когда это связано с тобой.

– И не имеешь ни малейшего представления о том, что происходит в головах твоих пациентов.

– Пусть лучше они сами совершают эти открытия, – возразил Чарли. – Находят скрытые в своих душах золотые россыпи.

– Или картофельные поля, – сказала Оливия. – Ни на что другое ты их не вдохновишь… Алло? Алло?

Чарли перезвонил:

– Я тебя только что поблагодарил, потому что картофель – более питательный продукт.

Оливия хмыкнула:

– Наверное, это я и имела в виду. Алло? О господи! Алло?

– Да здесь я, здесь, – сказал Чарли. – Связь барахлит.

– Слушай, давай поговорим, когда я вернусь в Оксфорд. Мне тут еще нужно поработать, внести последние правки.

– Да ты не волнуйся, все равно твою книгу никто читать не будет.

Оба успели рассмеяться, и сигнал снова пропал. Чарли горячо поддерживал идею Оливии превратить диссертацию в книгу и звонил, чтобы поддержать сестру. Несколько дней назад они обсуждали одну актуальную статью, которую Оливия обязательно хотела включить в текст, для чего и потребовалась новая редактура. В ходе описанного в статье эксперимента лабораторных мышей обдавали сладковатым апельсинным запахом ацетофенона, сопровождая это легким электрошоком. Неудивительно, что мыши, которых в течение трех суток били током по пять раз в день, «стабильно демонстрировали страх», учуяв ацетофенон. Для общепринятого взгляда на наследование проблему составляло то, что потомство этих мышей, которое не подвергали электрошоку, тоже проявляло ацетофенонобоязнь. Более того, она наблюдалась и в третьем поколении непуганых мышей. Самки, которые производили на свет новые поколения, не подвергались воздействию тока, чтобы исключить передачу ацетофенонобоязни в утробе, а к тому же проводилось искусственное оплодотворение, чтобы исключить распространение слухов иными мышиными методами. Исследователи не могли понять, каким образом ацетофенонобоязнь повлияла на химические реакции в организме, которые привели к изменениям экспрессии генов, закрепившимся в сперме «напуганных» самцов. Ортодоксальная теория случайных мутаций утверждает, что набор ДНК в организме складывается в момент зачатия. С этой точки зрения невозможно, чтобы приобретенная негативная реакция закрепилась в ДНК и стабильно передавалась по наследству. Именно подобный неординарный подход к проблеме наследования делал эпигенетику интересной областью исследований.

На табло над входом в вагон Оливия прочла названия следующих станций. До Хоршема оставалось три остановки. Она поняла, что больше не сможет сосредоточиться на работе, но дала себе слово, что к воскресенью, за то время, что будет гостить у Фрэнсиса, или на обратном пути, она обязательно отыщет подходящее место в книге, куда можно вставить описание провокационных, противоречащих принятой парадигме, стабильно демонстрирующих страх мышей. А сейчас следовало заняться эсэмэсками и мейлами, требующими ответов, чтобы потом ничто не помешало бурному уик-энду. Она на удивление быстро разобралась с новыми сообщениями, поскольку заранее решила отложить на потом все более или менее сложные, удалить все назойливые и ответить только на эсэмэску от Люси, подтвердив совместный ужин во вторник словами: «Жду Хх».

Этим вечером Люси прилетала из Нью-Йорка. Как замечательно будет встретиться после шестилетней разлуки! Они подружились еще студентками, обе поступили в аспирантуру в Оксфорде, но Люси, в отличие от Оливии, рассталась с опостылевшей академической средой и устроилась работать корпоративным консультантом сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке. Оливия, которая могла утверждать, что посвятила себя чистой науке, прекрасно знала, что Люси было неоткуда ждать наследства и было не на кого опереться, кроме как на саму себя, а вот родители Оливии трудами всей своей жизни приобрели особняк в Белсайз-Парке, который теперь стоил безумных денег и в один прекрасный день достанется ей и Чарли. Наивно было бы отрицать психологическое воздействие подобных различий. Разумеется, подруги поддерживали трансконтинентальную связь, но Оливию очень радовало то, что Люси снова будет присутствовать в ее жизни.

Наконец Оливия выключила телефон, положила гранки в рюкзак и сняла с багажной полки сложенное пальто. Теперь она была готова к выходу, и делать больше ничего не оставалось, разве что выйти в тамбур и два перегона торчать у дверей, мешая входящим и выходящим пассажирам. Она поудобнее уселась в кресле, повернувшись боком, чтобы слегка опереться коленом о край стола, и устремила взгляд в поля, наслаждаясь сопричастностью оттенков осенних лесов и пламенеющего над ними вечернего неба, но вскоре ею вновь завладели волнующие грезы о том, как она окажется в обществе человека, которого почти не знает.

– Ничто не происходит без причины, – сказал Сол, изящно зажав серебристую соломинку между большим и указательным пальцем, – однако, к сожалению, по-настоящему важные события происходят по неизвестным нам причинам.

Сол всегда говорил быстро, но утром в понедельник стремился заканчивать предложения, как рекордсмен, рвущийся к финишной черте.

– К примеру, истинная природа корреляции между электрохимической активностью мозга и ощущением собственного сознания нам совершенно непонятна, а поскольку все наше знание зависит от нашего сознания, наше описание реальности, каким бы связным оно ни было, висит над бездной.

Он наклонился и вдохнул чуть поблескивавший порошок; великолепный кокаин, нежный, как толченый жемчуг; изогнутые дорожки напоминали следы когтей на стекле фотографии Барри Голдуотера в серебряной рамке. Все кандидаты в президенты, и от Республиканской, и от Демократической партии, начиная с провальной кампании Никсона против Кеннеди в 1960 году, презентовали свои подписанные фотографии отцу Хантера. Хантеру не нужно было ждать, когда Уолл-стрит научит его хеджировать ставки, – еще ребенком он приходил в отцовскую библиотеку и читал теплые слова, которые извечно конкурирующие именитые американские политики обращали к его отцу.

– Над бездной… – повторил Сол. – Ух ты, классно торкнуло… Так, на чем я остановился? А, ну да, опыт обвиняет науку в редукционизме и авторитарности, а наука отвергает опыт как субъективный, несистематический и заблуждающийся. Складывается абсурдная ситуация, когда нарратив личного опыта и нарратив опыта экспериментального осыпают друг друга оскорблениями и переругиваются через логическую брешь. Через очень, очень широкую – можно сказать, зияющую логическую брешь.