Брендон Тейлор - Настоящая жизнь

– Я такой идиот, – отозвался Миллер. – Напрочь забыл, что не помыл руки.

– Бывает, – сказал Уоллас и поставил на раковину бутылочку с молоком. Она еще не успела нагреться. Уоллас сполоснул руки под краном. В туалете пахло пивом и антисептиком, запах мочи совершенно не чувствовался. Под потолком неярко горели лампы. Пожалуй, для туалета тут было слишком чисто, и Уолласу стало не по себе. Столешница была сделана из какого-то дешевого черного камня. На пластиковой бутылочке выступил конденсат. Миллер, щурясь, разглядывал ее. Над раковиной висело большое вогнутое зеркало, и Уоллас с трудом отвел взгляд от их отражения. – Можешь чуть присесть и наклониться вперед?

Сначала Миллер не шелохнулся. И Уоллас решил, что снова себя выдал. Однако через пару мгновений он, словно приняв какое-то решение, послушался, медленно согнул колени и слегка развернулся так, чтобы его лицо оказалось над раковиной. Сейчас он был совершенно беззащитен. Отвинтив крышечку, Уоллас поднес бутылку к глазам Миллера. Руки у него дрожали. С горлышка сорвалась белая капля и приземлилась Миллеру на щеку, чуть ниже ресниц. Уоллас сглотнул. Он слышал, как тяжело Миллер дышит. Видел, как тот облизнул уголок рта. Из крана капало.

– Вот так, – сказал Уоллас. Наклонил бутылочку, и молоко полилось Миллеру на глаза, с переносицы в раковину потек белый ручеек. Миллер зажмурился. – Э, нет, так не пойдет. Нужно, чтобы глаза оставались открытыми. – Миллер хмыкнул. И открыл глаза. Струйки молока с мягким стуком ударялись о внутреннюю поверхность раковины. Вылив половину бутылочки, Уоллас обильно смочил два бумажных полотенца. И выжал воду Миллеру на глаза, карие, с синеватыми ободками. Белки у него уже покраснели. Миллер снова инстинктивно зажмурился, но вскоре открыл глаза. Уоллас промокнул его густые ресницы бумажными полотенцами. Затем снова промыл глаза молоком, сполоснул водой и опять промокнул.

– Ну-ну, – негромко приговаривал он. – Все хорошо.

– Ну хватит. Нечего надо мной прикалываться.

– Я не прикалываюсь, – возразил он. Наоборот, он пытался быть ласковым. – Со мной однажды тоже такое было. Мы с бабушкой и дедушкой собирали перцы, а мне захотелось спать, и я потер глаза руками. – Уоллас усмехнулся, вспомнив, какой он тогда был жалкий, несчастный, с раздутыми, как грейпфруты, глазами. Он опустил взгляд на Миллера, на его выгоревшие волосы, на густые ресницы. И вдруг его словно исподтишка ударили в живот. Миллер смотрел прямо на него. Ну понятно, а куда еще ему было смотреть? Ведь ничего, кроме Уолласа, в поле его зрения не было. Не удивительно, в общем, что он на него смотрел. – Готово, – объявил Уоллас. И бросил опустевшую бутылочку в мусорную корзину под раковиной.

– Спасибо, – сказал Миллер. – Все не так страшно. Только больно адски.

– Оно всегда так. Всегда оказывается больнее, чем ты думал, даже если ты вроде как и не сильно пострадал.

Они стояли у раковины, из крана тихонько капала вода. Руки у Уолласа были мокрые и холодные. Глаза у Миллера раскраснелись и припухли, словно он недавно плакал. Он шагнул в сторону и прислонился к стене, отчего стал как будто ниже ростом. С улицы доносилась музыка, легкая и ненавязчивая, как шепот ветра в ветвях деревьев. Уоллас вертел в руках мокрые бумажные полотенца. Миллер потянулся за ними и сжал пальцы Уолласа в своих крупных ладонях.

– Ты правда хочешь бросить аспирантуру? – спросил он.

– О, – у Уолласа вырвался нервный смешок. Только сейчас он понял, как глупо, как нелепо, должно быть, звучали его разглагольствования. – Кто знает? Может, я просто психую.

– Все мы психуем, – подумав с минуту, отозвался Миллер и сжал его пальцы. – Постоянно на нервах, пока не получим то, что хотим. А, может, даже и после. Не знаю…

– Может быть, – согласился Уоллас.

Миллер за руку потянул его к себе, и Уоллас не стал противиться. Они не поцеловались, ничего такого. Миллер просто крепко держал его несколько минут, пока мелодия, доносившаяся с улицы, не сменилась другой. Пора было возвращаться к друзьям. До раздвижных дверей они дошли, держась за руки, и лишь шагнув в ночь, неохотно разделились, снова становясь двумя отдельными людьми.

– Увидимся, – бросил Миллер, вскинув брови.

– Увидимся, – Уоллас стал пробираться назад через толпу. С тела словно содрали кожу, внутри бурлила энергия. Произошедшее разбередило в нем что-то. Он вернулся за столик, и все тут же стали спрашивать, где Миллер. Но Уоллас лишь пожал плечами:

– Сказал, сейчас придет.

– Как он? – спросил Коул.

– Лучше. Он слишком длинный, не мог просунуть голову под кран, так что в кои-то веки мой рост оказался кстати.

– Бедняжка, – вздохнула Эмма.

– С ним все будет в порядке, – заключил Уоллас и принялся за свой сидр. Тот оказался теплым и терпким. Горьковатым, с химическим пластиковым привкусом. Уоллас внезапно обнаружил, что все за столом смотрят на него. У Эммы глаза были на мокром месте. Коул то и дело косился на него украдкой, Винсент судорожно сглатывал. Ингве поглядывал на него поверх кружки с пивом. У ног Тома вертелась Глазастик. Ошейник ее тихонько позвякивал, как маленький колокольчик.

– Что? – спросил он. – У меня что-то с лицом?

– Нет, – отозвался Коул. – Просто… Эмма рассказала нам про твоего отца. Мои соболезнования.

Уоллас догадывался, что так будет, и все же внутри тут же вспыхнула ярость. В их компании всегда так происходило, информация курсировала от одного к другому, словно по кровеносной системе огромного организма, где сосудами служили сообщения, электронные письма и приглушенные шепотки на вечеринках. Уоллас облизнулся, на губах все еще чувствовался вкус Эммы. Злость не утихла, но уступила место смирению.

– Спасибо, – ровно произнес он. – Большое спасибо.

– Тебе, должно быть, нелегко, – покачал головой Ингве. Его песочного оттенка волосы словно светились в темноте. Она и резкие черты лица его сгладила, и лишь острый подбородок, придававший ему мальчишеский вид, по-прежнему заметно выдавался вперед. Дед Ингве, добрый и приветливый швед, умер как раз в тот год, когда они поступали в аспирантуру, и Ингве тогда все лето провел в горах.

– Да, – согласился Уоллас. – Но жизнь продолжается.

– Это верно, – поддержал Том с другого конца стола. – Жизнь продолжается. Это прямо как в моей любимой книге.

– Боже, – охнул Винсент. – Опять.

– «Все жизни, те, что впереди, те, что давно прошли, как лес шумят, как листопад» [1] Перевод Е. Суриц. – Здесь и далее прим. пер. .

– Очень красиво, – сказал Уоллас.

– Не поощряй его, – сказала Эмма. – Не то он весь вечер не заткнется.

– Это из «На маяк» , хотя на самом деле это неточная цитата из стихотворения, – гордо объявил Том. – Одна из лучших книг, что мне попадались. Я прочел ее еще в школе, и она буквально перевернула мою жизнь.