Ребекка Маккай - Мы умели верить

Эшер сказал Фионе:

– Нам нужно знать, действительно ли ты уверена.

– Я уверена!

– Если что пойдет не так, – сказал он, – если кто оспорит это, я с ними разберусь. Окей? Но, послушай, ты должна сознавать, чего можно ожидать, если объявится его семья.

– Вот когда (и если) объявится, тогда мы и разберемся, – сказала она.

– Верно, – Эшер старался быть тактичным и говорил медленно. – Но надо понимать, что в этом «мы» Терренса может и не быть, если он к тому времени окажется без сознания.

Йель долил вина в бокал Терренса. Он бы хотел, чтобы Эшер замолчал. Чего больше всего боялся Терренс, как знал Йель, это такого течения болезни, которое могло бы сделать его овощем или, хуже того для Терренса, заставить его шататься по городу, точно зомби. Все знали, как друг Джулиана, Дастин Джианопулос, незадолго до смерти вошел среди бела дня в книжный магазин в одних шортах, из-под которых по ногам стекал понос, и в таком виде он стоял перед кассой, покупая пачку журналов, безумный и потерянный. И, поскольку это было осенью 82-го и никто еще не знал об эпидемии, все решили, что он был под наркотой. Йель и Чарли вместе с остальными смеялись над этой историей, пока не услышали через две недели, что Дастин умер от пневмонии.

– Я абсолютный ветеран, Эшер, – сказала Фиона.

Она подписала оба экземпляра документа, а затем взмахнула бумагами перед лицом, словно собираясь поцеловать их, оставив отпечаток губ.

– Не надо, – сказал Эшер.

– Шучу! Уф…

Она рассмеялась, засунув ручку за ухо.

Эшер спросил Йеля и Чарли, поставят ли они подписи как свидетели; да, конечно.

– А вы двое об этом не думали? – спросил он их после.

Он уже давно донимал их с этой темой, но они не сделали этого сразу, а после того, как прошли тест, вроде как и срочность пропала.

– Да, надо бы, – сказал Йель. – В другой раз, окей?

Терренс затих. Фиона открыла очередную бутылку вина, и Йель уже сбился со счета, сколько они все выпили, но был уверен, что она пила больше всех. У нее из пальцев выскользнула ложка, звякнув о пустую чашку. Фиона рассмеялась, и все остальные тоже, кроме Йеля.

Он спросил, как она доберется домой, а она навела на него палец и сказала, прищурившись:

– Полечу, как фея.

До самого декабря Чарли оказался с головой завален работой и пил столько кофе, что Йель опасался за его здоровье. Он угодил в плановую комиссию по предрождественскому сбору средств в поддержку новой горячей линии «Говарда Брауна» для жертв СПИДа и отвечал за всю информационную поддержку. Они организовывали негласный аукцион и лотерею в верхнем зале ресторана «Энн Сатер» на Белмонт-стрит, что было прогрессом после лекций-квартирников кто-сколько-может. Йель очень этого ждал. Ему нравилось Рождество, которое он начал отмечать только после знакомства с Чарли, и ему хотелось снова со всеми увидеться.

Однажды вечером Йель с Чарли сидели в глубине вьетнамского ресторана на окраине города, кутаясь в свитера, и Йель спросил:

– Почему ты не подключишь Ричарда, чтобы он сделал фоторепортаж с вечеринки? Для газеты. Типа профессионально и со вкусом, а не просто фотки. Чья-нибудь рука на бокале, такого рода вещи.

Чарли засунул свои палочки в рисовую лапшу и взглянул на Йеля.

– Боже правый, – сказал он. – Да.

Йелю полегчало, словно он сравнял счет, что-то восполнил. Чарли закусил губу, что означало на их языке: «Подожди, пока придем домой».

Но, когда они пришли домой, Чарли устал и рухнул спать. Перед Днем благодарения у него подскочила температура, поначалу очень сильно, а потом еще долго держалась просто высокой. Год назад они бы оба запаниковали, увидев в этом предвестник беды. Что температура может быть просто температурой, кашель – просто кашлем, а сыпь – просто сыпью, это был дар, полученный ими благодаря тестированию. В этом Эшер ошибался; в некоторых случаях знание – это блаженство. Йель принес травяной чай Чарли в постель и сказал, что тот должен на день остаться дома.

– Боже, нет, – сказал Чарли. – Если они смогут сделать весь номер без меня, у них появятся идеи.

На следующий день, ближе к вечеру, позвонила Сесилия Пирс и вызвала Йеля выпить кофе в кафе «У Кларка», где была масса неонового света, отчего у Йеля всегда болела голова. В голосе Сесилии слышалось такое возбуждение, что Йель по пути к кафе стал параноить: что, если тогда, почти месяц назад, Сесилия после выпитого забыла, что случилось тем вечером, и сегодня у нее вдруг всплыли воспоминания, как она предлагала Йелю кокаин и клала руку ему на колено. Возможно, эту часть она вспомнила, а вот то, как Йель признался ей в своей ориентации и оставил спать одну в номере – нет.

Он пришел на пять минут раньше, но Сесилия уже ждала его, заказав ему стакан на вынос.

– Мне не сидится, – сказала она.

Йелю хотелось побыть в тепле, но Сесилия уже застегивала пальто, направляясь к двери. Он вышел за ней на тротуар и сумел направить ее в сторону кампуса, чтобы она не двинулась к холодному озеру. Сесилия не возражала. Перчатки у нее были в тон шляпе и шарфу – мягко-кремовыми, что придавало ей хрупкий вид.

– У нас тут проблема, – сказала она. – Ты ничего еще не слышал от нашей знакомой, Норы?

– Ни слова.

– Окей. Как и я. Я, честно, надеюсь, эта затея просто развеется, – она остановилась и взглянула пустым взглядом на витрину с безголовыми манекенами. – Есть один спонсор, вообще-то, попечитель, по имени Чак Донован. Выпуск 52-го. Он ежегодно отчисляет фонду десять тысяч, а еще у него оформлен завещательный дар на два миллиона. Не самый наш большой спонсор, но он нам нужен. Мы не можем разбрасываться такими людьми.

– Конечно, – сказал Йель.

Он чувствовал, что ему выносят предупреждение, но не мог представить, за что.

– Мне нужно ввести тебя в курс дела, – сказала она. – Этот человек – и я не сочиняю – однажды пожертвовал «Стейнвей» музыкальному факультету, а затем, поругавшись с тамошним деканом, пришел в здание и открутил табличку со своим именем. Маленькой такой отверточкой.

Йель стал смеяться – против воли – и Сесилия тоже. Хотя это явно не было смешно на момент происшествия, и когда ей пришлось выслушивать этого типа по телефону.

Она пошла дальше, и Йель стал догонять ее, лавируя между студентами.

– Ну вот, – сказала она. – Мне вчера позвонил Чак Донован, и он разговаривал с Фрэнком Лернером. Фрэнк – сын Норы. Он владелец дома.

– Отец Дэбры, – сказал Йель.

– Верно. Они оба в медицинском снабжении, и я так думаю, они приятели, например, в гольф играют вместе.

– Значит, – сказал он, – Фрэнк злится на нас и сказал ему об этом?

Его кофе был слишком горячим и обжигал язык. Вкуса ужина он не почувствует.

– Ха. Да. И не только. Произнес небольшую речь. Он сказал: «Вы можете получить картины этой женщины или мой завещательный дар, одно из двух», – очевидно, он пообещал Фрэнку – он сказал что-то о «слове джентльмена» – что он положит этому конец. Может, и обсуждать-то нечего, если она больше не свяжется с нами. И даже если картины настоящие, они никак не могут стоить два миллиона, верно?