Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек

– У нас все под контролем. – Я уже не улыбалась. – Это свиные отбивные слегка подгорели.

– Понятно. Что ж, будьте добры, попросите мисс Тьюс постараться сделать так, чтобы в следующий раз дыма было поменьше. Боюсь, это доставляет ребенку беспокойство.

Она считает, что виновата Эйнсли: наверное, думает, у нее, как у дракона, дым валит из ноздрей. Но она никогда не останавливает Эйнсли в холле и не заговаривает с ней – только со мной. Подозреваю, она считает, что Эйнсли не достойна ее внимания. Это, вероятно, оттого, что мы одеваемся по-разному. Эйнсли говорит, я одеваюсь так, словно выбираю себе камуфляж или защитную окраску, хотя по мне, что ж в этом плохого? Сама она предпочитает переливающийся розовый.

Естественно, на автобус я опоздала. Еще идя через лужайку, я заметила, как он уезжает через мост в шлейфе дыма из выхлопной трубы. Пока в ожидании следующего автобуса я стояла под деревом – на нашей улице полно деревьев, причем все они гигантские, – из дома выбежала Эйнсли и направилась ко мне. Она умеет быстро менять решения, а я вот не могу собраться с мыслями так скоро. Теперь она выглядела намного здоровее – возможно, благодаря макияжу, хотя с Эйнсли никогда не знаешь. Она сделала пучок на макушке, как делает всегда, собираясь на работу. В остальное время она носит их распущенными. На ней было ее любимое оранжевое с розовым платье без рукавов, которое, на мой вкус, чересчур туго обтягивало бедра. День обещал быть жарким и душным: я уже чувствовала, как меня окутал влажный кокон, словно тело сунули в пластиковый пакет. Может, и мне тоже надо было надеть платье без рукавов…

– Она меня подстерегла в холле, – сообщила я. – И сделала замечание насчет дыма.

– Старая стерва, – отозвалась Эйнсли. – Ей-то какое дело? – В отличие от меня Эйнсли родилась не в маленьком городке и не привыкла к тому, что люди обожают совать нос куда не надо; с другой стороны, это ее абсолютно не смущает. Она понятия не имеет, чем это может обернуться.

– Не такая уж она и старая, – заметила я, взглянув на занавешенные окна первого этажа нашего дома, хотя точно знала, что хозяйка не может нас слышать. – К тому же дым учуяла не она, а ребенок. А она была на собрании.

– Небось на собрании христианок-трезвенниц, – съязвила Эйнсли. – Или канадских дочерей империи [1] Имеются в виду женские общественные организации: Христианский союз женщин за трезвость и Орден канадских дочерей империи. . Но спорим, нигде она не была, а пряталась за своей бархатной занавеской, чтобы мы думали, будто ее нет, и учудили что-нибудь этакое . Она мечтает увидеть оргию.

– Так, Эйнсли, хватит паранойи.

Эйнсли уверена, что, когда нас нет дома, хозяйка поднимается и бродит по нашим комнатам, в ужасе заглядывая во все углы; она даже подозревает, что домовладелица рассматривает на свет наши письма, хотя и не осмеливается пока их вскрывать. Но что она действительно частенько делает, так это открывает нашим гостям еще до того, как они позвонят в дверь. Наверное, она считает себя вправе принимать меры предосторожности: когда мы подумывали снять на двоих квартирку наверху, она сразу нас предупредила, прозрачно намекая на прошлых съемщиков, что, какой бы образ жизни мы ни вели, ее невинная дочь-подросток должна быть ограждена от дурного влияния, и в этом смысле, по ее мнению, на двух девушек можно положиться больше, чем на двух молодых мужчин.

– Я стараюсь изо всех сил, – заявила хозяйка, вздохнув и покачав головой. Она сообщила, что ее муж, чей масляный портрет висел над пианино, оставил ей не так много денег, как хотелось бы. – Вы, конечно, понимаете, что у вашей квартиры нет отдельного входа?

Она подчеркивала скорее недостатки, чем преимущества нашего будущего жилья так, словно не горела желанием его нам сдать. Я ответила: мол, да, понимаем. Эйнсли ничего не ответила. Мы с ней заранее договорились, что все разговоры буду вести я, а Эйнсли будет сидеть и молчать с невинным видом – это она умеет, когда захочет: у нее розовато-белое детское личико, нос-пуговка и большие голубые глаза, которые она может округлить, отчего они становятся похожими на два шарика для пинг-понга. Для таких случаев я ее даже уговариваю надеть перчатки.

Домовладелица снова покачала головой.

– Если бы не ребенок, я бы продала дом. Но я хочу, чтобы дочь росла в хорошем районе.

Я ответила, что понимаю ее, а она сказала, что район, конечно, уже не такой хороший, как раньше: большие особняки слишком дорого содержать, и многие владельцы были вынуждены продать их иммигрантам (при этих словах уголки ее рта чуть скривились), а те превратили их в многоквартирные дома под сдачу.

– Но до нашей улицы это еще не дошло, – продолжала она, – и я говорю ребенку, по каким улицам ей можно ходить, а по каким нельзя.

На что я заметила, что это мудрое решение. До подписания договора об аренде эта дама казалась довольно легкой в общении. И арендная плата невысокая, и дом неподалеку от автобусной остановки. Словом, для большого города такое жилье было просто находкой.

– Кроме того, – добавила я в разговоре с Эйнсли, – у нее есть полное право беспокоиться о дыме. А вдруг пожар? К тому же больше она никаких претензий не предъявляла.

– Каких еще претензий? Мы же ничего такого и не делаем !

– Ну… – начала я.

Я подозревала, что наша хозяйка давно уже заприметила предметы бутылочной формы, которые мы то и дело приносили к себе наверх, хотя я изо всех сил пыталась замаскировать их под обычные покупки из продуктовой лавки. Она и правда никогда не запрещала нам ничего конкретного – это было бы слишком вопиющим нарушением ее закона о щепетильности, – но именно это и заставляет меня думать, что на самом деле нам запрещено вообще все.

– В ночной тишине, – сказала Эйнсли, когда подъехал автобус, – я слышу, как она буравит деревянные перегородки.

В автобусе мы не разговаривали. Не люблю разговаривать в автобусе. Предпочитаю смотреть на рекламные объявления. Кроме того, нас с Эйнсли мало что связывает, помимо домовладелицы. Я познакомилась с ней незадолго до того, как мы въехали в эту квартиру. Она была знакомой моей знакомой и одновременно со мной искала, с кем бы на пару снять квартиру – как оно обычно и бывает. Может быть, мне стоило воспользоваться компьютером, хотя в общем все вышло как нельзя лучше. Мы ладим с ней благодаря сочетанию бытовых привычек и обходимся минимумом той ехидной враждебности, какая часто возникает в отношениях двух соседок. Наша квартирка не отличается идеальной чистотой, но мы по негласному соглашению стараемся поддерживать в ней порядок, не позволяя себе зарасти грязью: если я мою посуду после завтрака, Эйнсли делает это после ужина, если я подметаю пол в гостиной, Эйнсли вытирает кухонный стол. Мы все делаем по очереди, и обе понимаем, что если кто-то уклонится от своих обязанностей, то в доме сразу наступит разруха. Разумеется, у каждой из нас своя спальня, и то, что там происходит, касается исключительно ее обитательницы. Например, в спальне у Эйнсли пол напоминает болото, покрытое ряской из ношеной одежды, а пепельницы, стоящие то тут, то там, – камни, по которым это болото можно перейти. И хотя я считаю это пожароопасным, никогда об этом не говорю. И вот путем такого взаимного воздержания от упреков – полагаю, оно взаимное, потому что наверняка и я делаю то, что ей не нравится, – мы умудряемся поддерживать мирное сосуществование.