Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа

– Невероятно… Как можно с такой уверенностью городить подобные вещи? – проговорил Петр. – Или ты действительно не понимаешь, куда могут завести подобные рассуждения?

Николас помолчал, опять что-то быстро обдумал и, усмехнувшись, ответил:

– Так все и рассуждают… Но дело даже не в уничтожении границ. Если учесть, какой характер носит это объединение, его опору на финансовые интересы, а не на культурные… культура не нуждается в воле министров и в парламентах… всё становится ясным как божий день. Перевес сил давно произошел. Сегодня заканчивается последняя рекогносцировка. История опять может повториться – вот что я хочу сказать. Антиеврейские выпады возможны в нашей цивилизованной Европе как ответная реакция одураченной части общества. Ведь больше других страдают простые люди, как вы говорите, потому что именно они дольше всех остаются в неведении. Простолюдину чужд гуманитарный релятивизм образованных классов, поэтому, очухавшись, он способен на самые непредсказуемые действия. Так было в Германии. Какое количество людей в один прекрасный день превратилось в головорезов! Все немцы, все арийцы от рождения такие? Да нет же! Они просто превратились в слепое орудие, в исполнителей воли озверевшей толпы, в антиидею, если хотите. За всем этим стояла воля истории!

– Одним словом, заговор. Заговор черных сил в мировом масштабе, – подытожил Петр после некоторого молчания.

– Зря вы надо мной издеваетесь… – Разорвав на куски новый ломтик хлеба, Николас вновь стал жевать его всухомятку. – Настоящий заговор, он в самой идее избранности, носителями которой ни вы, ни я не являемся.

– Ты обвиняешь еврея в умении торговать, в том, что он талантливее тебя в предпринимательстве, в том, что он более коммуникабелен. Взгляни же на это и под другим углом: может быть, он вынужден делать за тебя грязную работу, потому что ты не хочешь пачкать руки? Может быть, ему выбора не оставили?

– Да почему это я не хочу пачкать руки? Так рассуждать – ни с кого вообще ничего не спросишь. Мы оба правы, – буркнул Николас и замолчал, начиная понимать, что зашел слишком далеко.

– Нет, кто-то из нас не прав.

– Да в чем я не прав, Питер?

– У тебя в голове каша! Тебя обуревает злоба, ненависть и, черт его знает, может быть, даже зависть.

– Зависть? К еврею?!

– Bitte, Niko! Das reicht jetzt! – заговорила Марта по-немецки. – Höre jetzt endlich auf Wein zu trinken! Oder willst du krank werden. [2] Прошу тебя, Нико!.. Хватит хлестать вино! Тебе будет плохо (нем.) .

И опять над столом повисло молчание. Все трое какое-то время смотрели в неспокойную от ветра темноту парка, но каждый в свою сторону.

– Что бы мы ни говорили, искусство не может быть предметом торга, – сказал кузен изменившимся голосом, пытаясь найти хоть какую-нибудь почву для взаимопонимания. – С этим я никогда не смогу согласиться.

– Ты просто расист. В самом вульгарном смысле этого слова, – сказал Петр.

– Да! – вспыхнул тот. – Да! Я их не люблю. И я уверен, что в душе вы их тоже не любите. Вы просто не хотите себе в этом признаться. Боитесь сказать себе правду, потому что не знаете, куда она вас заведет. И расизм тут ни при чем! Более страшных расистов, чем сами иудеи, нет на свете!

– Niko, ich biete dich, halt den Mund! [3] Нико, умоляю тебя, больше ни слова, пожалуйста! (нем.) – вновь взмолилась Марта. – Еще одно слово, и я уйду! Вы хотите продолжать вдвоем?

– Что бы ты сказал в таком случае на то, что я еврей? – проговорил Петр с двусмысленной ухмылкой.

– Вы?

– Я.

Кузен мерил его растерянным взглядом, не зная, как реагировать.

– So ein Mist! [4] Черт знает что! (нем.) – пробормотал он, врезав кулаком по столу, и добавил: – Не верю!

– Придется поверить, – сказал Петр.

Николас перевел окаменелый взгляд на Марту, опять уставился на Петра, но тут поднялся из-за стола и выплеснул:

– Тогда… катитесь вы к чертовой матери! – Он отшвырнул стул и стремительной поступью направился в дом.

– Ну дает.., – произнес Петр после некоторого молчания.

– Да просто выпил. Он же никогда столько не пьет, – сказала Марта с надрывом в голосе. – Ты тоже хорош.

– Вот так я себе и представлял Австрию… Кожаные шорты с бубенцами. Не люди – а лбы какие-то, марсиане. Едят за троих. Говорят за десятерых.

– Сам не знаешь, что мелешь… Он совсем не такой. Зачем ты сказал ему, что еврей? Зачем нести такую чепуху? Зачем говорить неправду?

– Хотел посмотреть, что он на это скажет.

– На подобную чушь?! И что? Увидел?

– Все однажды попадают в такой переплет. Единственный способ что-то объяснить человеку – это дать ему возможность побыть в шкуре другого. Словам никто не верит.

– Ты жалеешь, что я его пригласила?

– Нет, не жалею. Просто устал от выяснений.

– Он совсем не такой, – вновь заверила Марта. – Ему хорошо у нас, и он вспыхивает. А ты, вместо того чтобы промолчать, разжигаешь его своей манией всему перечить. У тебя талант выявлять в людях недостатки, давно это заметила. Ты специально ставишь людей в такие ситуации, чтобы проверить: выдержит или сломается. Но ведь нет таких людей, кто мог бы выдержать такой экзамен!

– О чем мы говорим? Он просто юный, самоуверенный дурак!

Отведя взгляд в темноту, Марта насупленно молчала.

– Как хочется покоя! – добавил он. – Без болтовни, без арийцев и истории племен. Какая-то напасть последнее время! Одни арийцы вокруг, ты обратила внимание?

– Раньше ты утверждал, что немцы тебе нравятся.

– Они мне и сегодня нравятся. Мне просто надоело обсуждать проблемы вселенной, сидя перед тарелкой с сыром, можешь ты это понять?

– Если я правильно тебя понимаю, завтра ты снова собираешься просидеть здесь весь день?

– Ради бога, увези куда-нибудь этого Гулливера.

В саду стемнело. Несмотря на поднявшийся ветер, шумная, безлунная ночь казалась настолько плотной и непроглядной, что свет из окон, выхватывающий из темноты неестественно правильные трапеции, придавал очертаниям «Бастиды» временный, бутафорский вид. Со всех сторон доносился шум листвы, сопровождаемый непонятным скрежетом и отдаленными судорожными толчками, которые передавались по воздуху словно взрывная волна. Но это и был долгожданный мистраль. Ветер поминутно нарастал и обещал стать ураганным…

– Никогда не думала, что мы доживем до таких дискуссий, – произнесла Марта, кутаясь в шерстяную кофту, однако в голосе уже звучало примирительное безволие. – Петр, я хочу тебя попросить о чем-то важном…

– Разумеется. – Он поднял на нее взгляд.

– Если ты когда-нибудь захочешь порвать со мной, то прошу тебя, скажи об этом сразу. Медленное унижение – самое ужасное.

Он с досадой покачал головой.

– Я серьезно.

– Вы страшный суд решили надо мной устроить.