Татьяна де Ронэ - Ключ Сары

Мы молчали.

– Вы знаете, что самое шокирующее в истории с Вель д’Ив? – добавил Гийом. – Ее кодовое название.

Я уже знала благодаря своим изысканиям.

– Операция «Весенний ветер», – пробормотала я.

– Прелестное название для такого ужаса, не правда ли, – сказал он. – Гестапо велело французской полиции «сдать» определенное число евреев в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Французская полиция выказала рвение, решительно настроившись депортировать максимум евреев, а потому схватила заодно и маленьких детей, тех, которые родились во Франции. Французских детей.

– Гестапо не требовало этих детей? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – В тот момент не требовало. Депортация детей раскрыла бы истину: стало бы очевидно, что всех евреев направят не в трудовые лагеря, а в лагеря смерти.

– Но почему они схватили детей? – продолжала недоумевать я.

Гийом сделал маленький глоток «лимончелло»:

– Возможно, французская полиция полагала, что дети евреев, даже родившиеся во Франции, все равно остаются евреями. И в результате Франция отправила около восьмидесяти тысяч евреев в лагеря уничтожения. Только две тысячи из них выжили. Из них практически ни одного ребенка.

По дороге домой я все вспоминала угрюмый взгляд Гийома. Он предложил посмотреть фотографии его бабушки и ее семьи. Я дала ему свой номер телефона. Он обещал в скором времени позвонить.

Вернувшись домой, я застала Бертрана у телевизора. Он валялся на диване, закинув руку за голову.

– Ну что? – спросил он, не отрывая глаз от экрана. – Как там мальчики? По-прежнему держат планку высокой тусовки?

Я скинула туфли и присела рядом с ним. Посмотрела на его красивый тонкий профиль.

– Ужин был великолепный. И очень интересный гость. Гийом.

– Правда? – бросил Бертран, насмешливо глянув на меня. – Гомосексуал?

– Нет, не думаю. Но я все равно никогда этого не различаю.

– И чем же он оказался так интересен, этот Гийом?

– Он рассказал нам историю своей бабушки, которая спаслась во время облавы Вель д’Ив в сорок втором году.

– Гммм, – протянул он, переключая канал.

– Бертран, – спросила я, – когда ты учился в школе, тебе рассказывали о Вель д’Ив?

– Не имею ни малейшего представления, моя дорогая.

– Я сейчас работаю над этим сюжетом для нашего журнала. Скоро будет шестидесятая годовщина.

Бертран взял мою босую ногу и принялся уверенно ее массировать теплой рукой.

– Думаешь, Виль д’Ив заинтересует твоих читателей? – спросил он. – Ведь теперь это далекое прошлое. Сюжет не из тех, которые людям нравится читать.

– Потому что французам за это стыдно, так? – сказала я. – Значит, лучше все похоронить и жить дальше, как будто ничего не было, как и поступает большинство французов?

Он убрал мою ногу со своих колен, и я увидела, как в его глазах вспыхнул знакомый огонек. И приготовилась к худшему.

– Судя по настрою, – начал он с недоброй улыбкой, – ты не желаешь упустить случай продемонстрировать своим соотечественникам, до какой степени froggies [20] «Лягушатники», французишки (англ.) . извращенцы и ужасные коллаборационисты, которые отправляют бедные невинные семьи на смерть, лишь бы угодить нацистам… Маленькая Мисс Нахант раскрывает всю правду! И что ты собираешься делать, любимая, сунуть туда нос по самую шею? Сегодня всем на это плевать. Никто ничего не помнит. Выбери себе другой сюжет. Что-нибудь забавное, милое. У тебя это отлично получается. Скажи Джошуа, что статья о Вель д’Ив – ошибка. Никто не станет это читать. Читатели начнут зевать от скуки и сразу полезут в другие разделы.

Я вскочила как ужаленная.

– Думаю, ты ошибаешься, – вскипела я. – Думаю, люди мало об этом знают. Даже Кристоф был почти не в курсе, а ведь он француз.

Бертран взорвался:

– Ну разумеется, Кристоф и читает-то с трудом. Единственные слова, которые он различает, это «Гуччи» и «Прада».

Я молча вышла из комнаты и отправилась в ванную. Почему я не послала его куда подальше? Почему пошла на попятную, как всегда? Потому что без ума от него? Без ума с первого дня, каким бы грубым, эгоистичным тираном он ни был? Но еще и умным, красивым, забавным и чудесным любовником, так ведь? Сколько ночей, казавшихся бесконечными, чувственных ночей, исполненных любви и ласк, смятых простынь, а еще его тело, его прекрасное тело, теплые губы, плутоватая улыбка. Бертран. Такой неотразимый. Такой пылкий. Вот поэтому ты всегда идешь на попятную, верно? Но надолго ли еще тебя хватит? В памяти всплыл недавний разговор с Изабель. «Джулия, ты терпишь Бертрана только потому, что боишься его потерять?» Мы сидели в маленьком кафе недалеко от зала «Плейель», ожидая наших девочек после занятия танцами. Изабель прикурила энную сигарету и посмотрела мне прямо в глаза. «Нет, – ответила я. – Я люблю его. Я действительно люблю его. Люблю таким, каков он есть». Она присвистнула с восхищением, но не без иронии. «Счастливчик! Но Господом заклинаю, когда он переходит границы, говори ему об этом. Непременно говори».

Вытянувшись в ванне, я вспоминала нашу первую встречу. На модной дискотеке в Куршевеле. Он был с шумной компанией подвыпивших друзей. Я пришла со своим тогдашним парнем, Генри, с которым познакомилась за два месяца до этого на телевидении, где работала. У нас были простые, спокойные отношения. Ни он, ни я не испытывали особой влюбленности. Мы были просто двумя американскими соотечественниками, которые прекрасно проводили время во Франции.

Бертран пригласил меня на танец. Его вроде бы совсем не смущало, что я пришла не одна. Возмущенная такой бесцеремонностью, я отказала. Вот тогда-то он и продемонстрировал, каким настойчивым может быть. «Всего один танец, мадемуазель. Всего один! Но обещаю, что это будет незабываемо!» Я бросила взгляд на Генри, тот лишь пожал плечами. Потом сказал мне: «Давай!» – и подмигнул. Тогда я встала и пошла танцевать с нахальным французом.

В свои двадцать семь лет я была очень недурна собой. В семнадцать меня выбрали «Мисс Нахант». У меня до сих пор где-то хранится диадема из стразов. Зоэ любила играть с ней, когда была маленькой. Я никогда не придавала большого значения своей внешности. Но с момента переезда в Париж я отметила, что здесь привлекаю больше внимания, чем по другую сторону океана. Я обнаружила также, что французы проявляют куда больше дерзости и предприимчивости во всем, что касается прикадрить девицу. А еще я поняла, что, хотя во мне нет ничего от изысканности парижанок – слишком высокая, слишком блондинистая, слишком зубастая, – мой вид уроженки Новой Англии вроде бы соответствовал тогдашней моде. В первые месяцы моего пребывания в Париже я была изумлена тем, как французы – и француженки – беззастенчиво разглядывают друг друга. С головы до пят, постоянно. Изучают лицо, одежду, аксессуары. Я вспоминала свою первую парижскую весну, как я шла по бульвару Сен-Мишель с Сюзанной, приехавшей из Орегона, и Яной, которая была из Виргинии. Мы вовсе не принарядились, были в джинсах, майках и вьетнамках. Но все трое были спортивными, светловолосыми и со всей очевидностью американками. Мужчины клеились к нам без остановки. Добрый день, мадемуазель, вы американки, мадемуазель? Молодые, в возрасте, студенты, клерки – самые разные, и все просили номер телефончика, приглашали на ужин, выпить вместе по стаканчику, умоляли, пробовали рассмешить, некоторые привлекательные, другие куда менее. У нас такого никогда не бывало. Американцы не пристают к девушкам на улице, чтобы продемонстрировать свою страстную натуру. Яне, Сюзанне и мне только и оставалось, что глупо хихикать от беспомощности, чувствуя себя одновременно и польщенными, и потрясенными.