Стейси Холлс - Госпиталь брошенных детей

– Так что ты собираешься делать? – спросил он через некоторое время.

Я продолжала работать, стоя к нему спиной.

– Разумеется, я постараюсь найти ее.

Он рассмеялся с нотками издевательского веселья, отчего мне захотелось разбить о его голову тарелку, которую я держала в руках. Я представляла, с каким приятным хрустом она опустится ему на череп. Но у нас не было лишних тарелок.

– И как ты собираешься сделать это в Лондоне?

– Не делай вид, будто тебе интересно. Не притворяйся, будто ты пришел проведать, как мы тут поживаем. Давай, говори, зачем пришел. Сколько тебе теперь нужно – шиллинг, три шиллинга?

– Десять шиллингов.

Эйб тихо присвистнул, вытер тряпкой испачканные сажей руки и с трудом выпрямился.

– Кажется, ты принимаешь нас за банковских клерков, мой мальчик.

– Он много за кого нас принимает, – сказала я. – В основном за дураков.

– Это нечестно.

– Кто бы говорил! Для чего тебе такие деньги?

– Ребенку нужно лекарство.

Я скрестила руки на груди и жестко посмотрела на него.

– Если ты скажешь мне правду и я поверю, то дам тебе одну крону.

Его глаза забегали по сторонам, пока он не устремил взгляд в точку рядом с моим плечом.

– Мне нужно выплатить долг. Я уже пропустил срок, и они больше не хотят ждать.

Под его глазами залегли темные тени, но это могли быть и синяки от кулаков. Я ушла в спальню и достала свою коробку из-под домино, лежавшую под матрасом.

– Только на выплату долга, больше ни на что. Нужно ли мне пойти с тобой?

Он вздрогнул и поежился.

– Нет. Я не хочу, чтобы ты даже близко подходила к этому месту. – Я уронила монету ему на ладонь, и он сжал руку в кулак. – Я внесу тебя в список моих кредиторов, но тебе придется одолжить мне перо и бумагу. Ах да: я не умею писать.

Наверное, ему казалось, что это смешно, но мы даже не улыбнулись. Тем не менее он не ушел, и вскоре я заметила, что он как-то странно поглядывает на меня. Эйб устроился на табуретке. Он счищал грязь со своих сапог в помойное ведро и был совершенно поглощен этой задачей.

– Почему ты до сих пор здесь, Бесс? – тихо спросил Нед.

Он жестом указал на убогую обстановку нашего жилища. Вода, которую Эйб поставил на огонь, уже согрелась; я попробовала ее пальцем, прежде чем снять прихваткой и поставить на полку рядом с собой. В темном окне я видела ирландскую семью Риорданов, жившую на другой стороне двора. Они ходили по комнате, расставляя тарелки для ужина, а их отец держал на коленях большого рыжего кота. Он улыбался, рассказывая какую-то историю, и мальчики вокруг стола тоже улыбались, хотя я видела, что тарелки были щербатыми и разнородными, а крошечная комната была завешана сохнущим бельем. Тогда я поняла, что на мне до сих пор сырая шаль, сняла ее и повесила перед огнем, где от нее пошел пар.

– Бесс, – снова сказал Нед, когда я проходила мимо него. Его пальцы задели мою руку, и меня вдруг захлестнуло сильное чувство печали и любви к брату, как будто он что-то передал мне. Был ли это тот самый мальчик, который сдвигал наши кровати и завывал на разные голоса за красной занавеской, разделявшей нас? Который устраивал кукольные представления, надевая на руки кусочки ткани и изображая разговоры между ними?

– Ты берешь мои деньги и спрашиваешь, почему я до сих пор здесь? Вот поэтому. – Я повернулась спиной и стала мыть чашки, выливая воду и снова наполняя их.

– Мне очень жаль насчет твоей дочери, – тихо сказал он. – Уверен, что ты найдешь ее. Дай мне знать, если я могу чем-то помочь.

Я закрыла глаза, снова открыла их, и образы Риорданов за окном вдруг расплылись и подернулись мутной пеленой. Я высморкалась, вытерла нос и глаза и расставила посуду на полки, а Нед уже говорил с Эйбом. Потом скрипнули половицы, и тихо закрылась дверь. Я смотрела на крыши и шпили и думала о вечном движении города в темноте внизу. Как легко было бы скользнуть в его глубины и унестись прочь.

По воскресеньям рынок не работал. Мы не очень-то любили ходить в церковь – в последний раз мы всей семьей пришли на похороны матери в Сент-Брайде, поэтому Эйб глядел на меня немного дольше обычного, когда я вышла в хлопчатобумажном платье с цветочным рисунком. Я ходила в церковь только на Рождество вместе с Кезией, Уильямом и детьми – мы устраивались на маленьких скамьях вместе с испанцами, ирландцами и чернокожими, пели, слушали, молились и старались успокоить детей, истосковавшихся по рождественскому пудингу с изюмом и жареному гусю. Но я не ходила к ним на рождественский ужин и всегда покупала курицу по пути домой, чтобы разделить ее с Эйбом.

– В церковь? – спросил Эйб, когда я объяснила ему, куда направляюсь. – Зачем?

– Я иду вместе с Кезией, – солгала я и сменила домашний чепец на уличный, чтобы не смотреть на него. – Почему бы тебе сегодня не навестить Кэтрин? Поиграешь с ребенком, он быстро растет.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

«Госпиталь для брошенных детей» в Лондоне, основанный капитаном Томасом Корэмом в 1739 году, был предназначен для «ухода и воспитания за маленькими детьми, оставшимися без попечительства». В то время слово «госпиталь» толковалось в широком смысле от англ. hospitality , то есть «гостеприимство». Госпиталь принимал на воспитание младенцев до шести месяцев от роду; исключения бывали только для сирот. Его воспитанников устраивали на работу с шестнадцати лет ( прим. пер.).

Биллингсгейт – исторический рыбный рынок в Лондоне, который работает до сих пор ( прим. пер .).

Такие памятки ( токены ) представляли собой мелкие предметы, по которым мать впоследствии могла опознать ребенка, если приходила забрать его. С 1758 года совет госпиталя начал выдавать матерям квитанции о приеме детей, и потребность в памятках отпала ( прим. пер .).

Крупнейшая скотобойня и мясозаготовительная фирма того времени, ныне международная компания ( прим. пер .).

Судя по всему, от библейского имени Иезекииль ( прим. пер.).

В 1723 году в Англии был принят закон о том, что дети темнокожих подневольных слуг в домах состоятельных особ становятся свободными людьми и приобретают гражданство ( прим. пер .).