Сьюзан Голдринг - Ее звали Ева

Твоя любящая жена Эви.

P.S. Я люблю тебя.

3 ноября 2016 г.

Пэт снова здесь. Она ведь навещала ее не далее как два дня назад. Что ж она никак не уймется? Все ходит и ходит каждые пять минут, суетится, пристает с расспросами.

– Я нашла кучу фотографий, – порывшись в неопрятной дерюжной хозяйственной сумке, – Пэт вытаскивает железную банку из-под печенья, на которой видны загородный домик с соломенной крышей и сад с люпином и алтеем. – Я подумала, будет здорово, если мы вместе посмотрим их сегодня. Я понятия не имею, кто все эти люди. В нашей семье их никто не знает. Подскажи, как их зовут, когда были сделаны снимки, а я буду записывать на обороте.

– Печенье «Хантли и Палмерс», – произносит Эвелин, глядя на банку. – Мне всегда больше нравился их имбирный орех. А мама пекла такие вкусные розовые вафли.

– Ну теперь здесь старые фотографии, – говорит Пэт. Сняв пальто, она усаживается в кресло. – Печенье давно съели. Давай посмотрим, помнишь ты кого-то из тех, кто запечатлен на этих снимках.

– Я не уверена, что сумею помочь, но попробую, – соглашается Эвелин. Она, конечно, всех помнит. Помнит очень хорошо. Только как знать, чьи фотографии обнаружит Пэт среди маленьких черно-белых снимков, что беспорядочно громоздятся в банке? Значит, вот к чему все пришло: отныне Пэт будет беспардонно копаться в жизни Кингсли и мучить ее вопросами, вороша прошлое, которое Эвелин не успела как следует спрятать и похоронить. Остается надеяться, что ее секреты не будут раскрыты, пока она жива.

– Можно взять карандаш?

Пэт берет его с тумбочки, на которой лежит газета с разгаданным кроссвордом:

– Ух, какой острый.

Она открывает банку и бросает на колени Эвелин ворох фотографий. Первая стопка состоит из снимков, сделанных одним давнишним летом. В 1935 году или в 1936-м? Нет, точно в 1935-м, тогда еще жара стояла несусветная. Эвелин смотрит на компанию мужчин в белой форме для крикета, на женщин в светлых платьях. Они устроили пикник: сидят все в тени на ковриках, перед ними тарелки с треугольными бутербродами и чаши с клубникой.

– Соломенные шлемы, – молвит она. – В том году лондонским полицейским выдали соломенные шлемы, чтобы они меньше парились. Все говорили, что они снова будто перенеслись в Индию, когда папа там работал. Мне в тот год исполнилось шестнадцать.

Она показывает на молодую женщину с короткой стрижкой на заднем плане.

– Видишь, как я здорово придумала, – улыбается Пэт. – Вон как много всего ты вспоминаешь, глядя на фотографии. А про эти что скажешь? Это дядя Хью?

Она протягивает Эвелин портрет молодого мужчины, позирующего перед фотокамерой. Та берет маленькую карточку и улыбается своему давно почившему мужу:

– Он тогда был такой красавчик. Все девчонки так считали. Мне очень повезло, что он выбрал меня. За Хью многие охотились.

– Может, оставишь это фото у себя?

– Нет, дорогая. У меня в комнате еще лучше есть. Пусть будет у тебя, покажешь своим мальчикам.

– А это что за фотография? Кто эта маленькая девочка? По-моему, я ее никогда не видела. Это наша родственница?

Пэт держала в руках фотографию четырехлетней девочки с заплетенными в косички белокурыми волосами, которая, смеясь, играет с мячом в саду.

Да , думает Эвелин, она – наша родственница, но ты с ней никогда не встретишься. Никогда не увидишь ее, даже мельком. И мне тоже никогда больше не суждено ее увидеть.

Пэт переворачивает фото и читает на обороте сделанную карандашом поблекшую запись: Тут почти никакой информации. Только «Лизи, 1951 г.». Получается, снимок сделан через два года после того, как я родилась.

– Лизи, – бормочет Эвелин. – Понятия не имею, кто это.

Она всматривается в маленький снимок, будто силится вспомнить.

Разве могу я забыть тебя, дорогая? В тот день ты была счастлива.

Она не берет в руки фотографию, одну из нескольких, сделанных незаметно много лет назад; в том нет нужды. У нее в комнате есть такая же, спрятана в выдвижном ящике. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, она целует фото в рамке – своего молодого мужа Хью, а потом Лизи, шепча ей: Gute Nacht, liebchen [12] Gute Nacht, liebchen (нем.) – Спокойной ночи, родная. .

– А на эту взгляни, – говорит Пэт. – Это ведь ты, да? В военной форме? Слушай, она тебе так идет!

Эвелин берет у племянницы снимок. С фотографии ей улыбается уверенная в себе молодая особа с красной помадой на губах и вьющимися волосами.

– Я здесь не в своем повседневном обмундировании. Этот комплект я сшила на Сэвил-роу. Заметь, не для того, чтобы на службе носить, а на выход. Та форма, что нам выдали, была просто отвратительна, особенно меня коробили плотные коричневые чулки.

– Ну ты всегда была модницей. Ой, смотри, а вот еще одна. Вы тут целой компанией, и все в военной форме. Это ведь тоже ты, да?

Пэт тычет пальцем в молодую женщину на снимке. Волосы у нее убраны под кепи, сама она несмело смотрит в объектив:

– А кто эти люди рядом с тобой?

Она переворачивает фотографию:

– На обороте ничего не написано.

Эвелин рассматривает фотографию. Она не видела ее много лет. Должно быть, вложила снимок в конверт вместе с письмом, которое отправляла домой маме. На первых порах, до того как все произошло, она писала ей часто. На фото перед входом в большое здание стоят навытяжку – плечи отведены назад, руки по швам, – едва заметно улыбаясь, двое мужчин и две женщины в военной форме: Ева, полковник Робинсон и еще двое. Кто-нибудь узнает его по этой фотографии. С годами он почти не изменился. Выглядел почти так же, как на снимке, сделанном в ту пору, когда он пропал без вести, тридцать лет спустя. Но кто теперь вспомнит, что некогда она была с ним знакома?

– Где была сделана эта фотография? – Пэт продолжает перебирать оставшиеся в банке снимки.

– Думаю, в Германии. Сразу после войны.

– Ты никогда не рассказывала о том, чем ты там занималась. Сразу после войны там, наверное, было ужасно.

– Не думаю, что я делала что-то важное, дорогая. У меня был самый маленький чин.

Не говори лишнего, Эвелин. Не дай ей догадаться, что ты помнишь.

– Все равно тогда, наверное, было жутко. Ты, должно быть, насмотрелась и наслушалась всяких ужасов.

О да, дорогая, и насмотрелась, и наслушалась, но тебе не расскажу. Эвелин качает головой, словно думая о чем-то своем, и бормочет:

– Я мало что помню. Знаю только, что тогда было скорбное время.

– Мама про то время тоже мало рассказывала. Я знаю только, что в молодости она потеряла первого мужа. В двадцать два года, как она говорила. А потом вышла замуж за папу, за твоего брата Чарльза. Бедная мама. С ним она тоже долго не прожила, только и успела меня родить.