Мадлен Миллер - Цирцея

– А ты правильно делаешь, что свои заплетаешь в косу, – добавила Фаэтуса. – В косе эти темные пряди чуть лучше смотрятся. Жаль, что голос твой так просто не спрячешь.

– Ей ведь можно и совсем не разговаривать. Это выход, правда же, сестрица?

– Выход, – улыбнулись они. – Не проведать ли нам коров?

Прежде я коров не видела, никаких, но это не имело значения: красота телиц казалась столь неоспоримой, что и сравнивать не было нужды. Белоснежная, как лепестки лилий, шерсть, нежные глаза, прикрытые длинными ресницами. Рога коров покрывала позолота (сестры потрудились), а наклоняясь пощипать травы, они изгибали шеи изящно, как танцовщицы. Их лоснящиеся бока мягко поблескивали в закатном свете.

– Ух! – воскликнула я. – А потрогать можно?

– Нет, – ответил отец.

– Хочешь, мы расскажем, как их зовут? Это Белоликая, это Ясноглазая, а та – Милочка. Вот Красотка и Прелестница, Золоторогая и Блестящая. Это Милочка, а там…

– Милочка уже была, – возразила я. – Вы сказали, что Милочка – вон та.

И я указала на первую корову, мирно жевавшую траву. Сестры посмотрели друг на друга, затем на отца – единым золотистым взглядом. Но отец взирал на свое великолепное стадо, не делая различий.

– Ты, наверное, не так поняла, – сказали сестры. – Милочка вот эта, про которую мы только что сказали. А вот Звездочка, вот Вспышка и…

– Это что такое у Прелестницы? – перебил отец. – Болячка?

Сестрицы тут же всполошились:

– Где болячка? Ах, не может быть! Ах, Прелестница, дрянная, зачем же ты поранилась? Ах, что за дрянь тебя поранила?

Я наклонилась к Прелестнице – болячку рассмотреть. Она была крошечная, меньше ногтя на моем мизинце, но отец нахмурился:

– К завтрашнему дню чтобы все исправили.

Сестрицы закивали головами. Конечно, конечно. Мы так виноваты.

Мы опять взошли на колесницу, отец взялся за вожжи с серебряными кончиками. Сестры в последний раз приложились губами к его рукам, а потом лошади взмыли в небеса, и мы вслед за ними. Сквозь тускнеющий свет уже проглядывали первые созвездия.

Я вспомнила, как однажды отец рассказывал, что на земле есть люди, которых называют астрономами, и их задача – следить, когда он восходит и заходит. Они у смертных в большом почете, живут во дворцах, служат царскими советниками, но порой отец по какой-то причине задерживается и начисто опровергает все их расчеты. Тогда астрономов волокут к царям, обвиняют в шарлатанстве и казнят. Отец говорил об этом с улыбкой. Так, мол, им и надо. Гелиос-Солнце никому не подчиняется, кроме себя самого, и никто не может предсказывать, что он станет делать.

И теперь я спросила:

– Отец, мы опоздали достаточно, чтобы казнить астрономов?

– Достаточно, – ответил отец, встряхнув звенящие поводья.

Лошади рванули вперед, и мир под нами размылся, у кромки моря курилась ночная мгла. Я туда не смотрела. Грудную клетку скрутило, будто выжатое белье. Я думала об астрономах. Представляла их, ничтожных, как черви, поникших, согбенных. Помилуй, умоляли они, стоя на тощих коленях, мы не виноваты, это солнце опоздало.

Солнце никогда не опаздывает, отвечали восседавшие на тронах цари. Ты богохульствуешь, и ты умрешь! И топоры палачей разрубали моливших о пощаде надвое.

– Отец, – сказала я. – Мне как-то не по себе.

– Ты голодна. Время трапезы давно настало. Твоим сестрам совестно должно быть, что задержали нас.

Я плотно поужинала, но чувствовала себя по-прежнему. Наверное, лицо у меня было чудно́е, потому что Перс и Пасифая захихикали на своем ложе.

– Ты что, лягушку проглотила?

– Нет.

Они лишь громче расхохотались, потирая руки и ноги в складках одежды, будто змеи, начищающие чешую.

– И как тебе отцовы золотые телки? – спросила сестра.

– Красивые.

Перс опять засмеялся:

– Она ничего не знает! Видала когда-нибудь такую дурочку?

– Никогда, – отозвалась сестра.

Мне бы не спрашивать, но я все еще увлечена была своими мыслями, представляла распростертые на мраморном полу разрубленные тела.

– Чего я не знаю?

Прекрасное звериное личико сестры.

– Что он совокупляется с ними, конечно. Так появляются на свет новые. Он превращается в быка и зачинает с ними новых телок, а старых готовят на обед. Вот почему все думают, что они бессмертны.

– Неправда.

Они покатывались со смеху, тыча пальцами в мои пунцовые щеки. Шум привлек мать. Ей нравились шуточки сестры и брата.

– Мы рассказали Цирцее про коров, – объяснил Перс. – Она не знала.

Смех матери засеребрился, как струящийся в камнях родник.

– Дурочка Цирцея.

Так проходил год за годом. Я и рада бы сказать, что все это время ждала случая оттуда вырваться, но на самом-то деле, боюсь, могла бы и дальше плыть по течению, ничего не ожидая до скончания дней, кроме этих унылых горестей.

Прошел слух, что одного из моих дядьев накажут. Дядю этого я ни разу не видела, но слышала, как мои родные то и дело произносят зловещим шепотом его имя. Прометей. Давным-давно, когда люди еще сидели в пещерах, дрожа и ежась от холода, Прометей вопреки воле Зевса даровал им огонь. И пламя этого огня породило все искусства и прочие блага просвещения, которыми жадный Зевс не собирался делиться с человечеством. Бунтовщика Прометея сослали в самую глубь преисподней – до тех пор, пока не будет для него придумано надлежащее истязание. И вот Зевс объявил, что это время настало.

Другие мои дядья примчались к отцу во дворец – бороды развеваются, тревожные слова слетают с языков. Пестрая собралась компания: речной народ, чьи мускулы походили на древесные стволы, просоленные морские боги, с бород которых свешивались крабы, да жилистые старцы – у этих тюленье мясо торчало меж зубов. Большинство из них мне были вовсе не дядья, а скорее двоюродные деды. Титаны, уцелевшие в войне богов, как мой отец и дед, как Прометей. Из тех, кто не был сокрушен или пленен, но сумел примириться с Зевсовыми молниями.

Прежде, на заре мироздания, только титаны и существовали. Потом моему двоюродному деду Кроносу напророчили, что придет время и он будет низвергнут кем-то из своих детей. И когда его жена Рея родила первого, Кронос вырвал младенца, не успевшего обсохнуть, из ее рук и проглотил целиком. Она родила еще четверых, но и их Кронос пожрал, и в конце концов отчаявшаяся Рея отдала мужу на съедение вместо ребенка завернутый в пеленки камень. Кроноса обманули, а спасенного младенца, Зевса, отвезли на гору Дикту и там растили втайне. Повзрослев, Зевс в самом деле восстал и, сорвав молнию с неба, заставил отца проглотить ядовитое зелье. После чего Кронос изрыгнул братьев и сестер Зевса, живших в отцовой утробе. Те тут же приняли сторону Зевса и назвали себя олимпийцами – в честь горной вершины, где воздвигли свои троны.