Нил Шустерман - Жажда

1)Алисса

Кран на кухне выдает звуки жуткие, поистине фантастические! Кашляет и хрипит, как будто у него астма, булькает, словно утопленник, после чего выплевывает пару капель воды и затихает. Наш пес Кингстон, нервно поводя ушами, на всякий случай отходит от него подальше, ожидая, когда тот вернется к жизни. Но – увы! – ожидания его напрасны.

Мать в недоумении стоит у раковины, держа принадлежащую Кингстону миску под умершим водопроводом. Заворачивает кран и зовет:

– Алисса! Сходи-ка за отцом.

С тех пор как отец сам, без посторонней помощи, полностью переоборудовал нашу кухню, он считает себя водопроводчиком высшей квалификации. А заодно и электриком.

– На кой черт платить бешеные деньги пришлым мастерам, если все можешь сделать сам? – как-то решил он и взялся за дело.

С тех пор дня не проходит, чтобы у нас не ломался водопровод и не отключалось электричество.

Сейчас отец в гараже – чинит машину на пару с дядей Базиликом, который живет у нас с тех пор, как прогорела его ферма в Молесто, где он пытался выращивать миндаль. Вообще-то, настоящее имя нашего дяди – Герберт, но в юности к нему привязалась кличка «Гербарий», и когда мы с братом подросли, то принялись звать его по названиям разных растений, что росли у нас в огороде. То он у нас дядя Укроп, то дядя Чабрец, то дядя Лук. Наши родители никогда не забудут то время, когда мы величали его дядей Каннабисом. В конце концов, мы остановились на Базилике – это имя подходило дяде лучше всего.

– Пап! – кричу я в темные недра гаража. – На кухне беда.

Ноги моего отца торчат из-под нашей «Камри», словно ноги Злой Ведьмы Востока из страны Оз, когда ту раздавил домик девочки Дороти. Дядя Базилик окутан клубами дыма, исторгаемого им из электронной сигареты.

– Подождать нельзя? – спрашивает отец из-под машины.

Но мне уже понятно, что любая задержка фатальна.

– Мне кажется, там полный трындец, – говорю я.

Отец с тяжелым вздохом выползает из-под машины и направляется в сторону кухни.

Матери на кухне нет. Она стоит в коридоре, ведущем в гостиную. Просто стоит, держа в левой руке пустую собачью миску для воды, но у меня по спине пробегает холодок. Даже не знаю почему.

– И что ж такое случилось, что нужно было тащить меня… – начинает отец.

– Заткнись! – обрывает его мать.

Мать редко бывает с ним груба. Она может быть резкой со мной или с Гарреттом, но между собой родители вообще не ругаются. Это неписаный закон нашей семьи.

Она уставилась в ящик, где ведущий новостей лопочет что-то про «кризис водоснабжения». Так теперь в газетах и на телевидении называют засуху с тех пор, когда людям осточертело само это слово «засуха». Точно таким же образом «глобальное потепление» превратилось в «изменения климата», а «война» – в «конфликт».

Правда, теперь в ходу новое выражение, характеризующее очередной этап постигшей нас беды. В ящике и газетах это называется «исчерпание ресурсов».

Дядя Базилик появляется из-за своего облака дыма, чтобы спросить:

– Что происходит?

– Аризона и Невада вышли из соглашения по совместному использованию водных ресурсов, – отвечает мать. – Прикрыли заглушки на всех дамбах и говорят, вода им самим нужна.

Это означает, что река Колорадо уже никогда не дойдет до Калифорнии.

Дяде требуется время, чтобы осознать происходящее.

– Они вырубили целую реку, словно это водопроводный кран, – говорит он. – А у них есть такое право?

– Сделали же! – отзывается отец, нахмурив лоб.

На экране возникает картинка пресс-конференции: губернатор обращается к толпе словно бы пораженных нервным тиком журналистов.

– К сожалению, это случилось, хотя это и не было неожиданностью, – вещает губернатор. – В настоящий момент наши люди круглосуточно работают с рядом агентств над выработкой нового соглашения.

– Что он имеет в виду, черт возьми? – спрашивает дядя, но мы с мамой жестом останавливаем его. Губернатор же продолжает:

– В качестве мер предосторожности все наличные водные ресурсы в округах и муниципальных образованиях Южной Калифорнии направляются на удовлетворение самых острых нужд. Прошу всех вас оставаться предельно спокойными. Готов уверить каждого из жителей штата, что это – временные трудности и никаких оснований для серьезного беспокойства нет.

Журналисты обрушивают на губернатора шквал вопросов, но он исчезает из поля зрения камер, не ответив ни на один.

– Похоже, в нашем штате не один Кингстон остался без воды, – говорит дядя Базилик. – Скоро нам всем придется пить из туалетного бачка.

Гарретт, мой младший брат, который сидит на диване и ждет, когда по ящику станут опять показывать что-нибудь стоящее, делает соответствующую физиономию, отчего дядя смеется.

– Ну что ж, – говорит отец с видимым облегчением, – по крайней мере, на сей раз виноват не я.

Я иду на кухню – может, у меня получится? Может, у меня легкая рука? Ни-че-го. Ни малейших признаков воды. Наш кран отдал богу душу, и никакое искусственное дыхание его не возродит. Отмечаю про себя время, как это делают в палатах интенсивной терапии, когда пациент откидывает коньки: час тридцать две пополудни, четвертое июня.

«Мы навек запомним день и час, когда в кранах кончилась вода , – думаю я. – Как и время, когда был убит президент» .

За моей спиной Гарретт открывает холодильник и, достав бутылку ледяного «Каторейда», припадает к ней. Но я останавливаю его уже на третьем глотке.

– Положи назад, – говорю я, – оставь немного на потом.

– Но я хочу пить сейчас, – протестующе скулит Гарретт.

Ему десять лет – на шесть лет моложе меня. Десятилетки неспособны думать хотя бы на шаг вперед.

Но бутылка почти уже пуста, и я позволяю брату допить ее. Бегло осматриваю содержимое холодильника. Пара банок пива. Еще три бутылки «Каторейда» по четверти литра каждая, почти пустая бутылка молока да всякие объедки.

Иногда ты просто не представляешь, как хочется пить, пока не сделаешь первый глоток. Именно это я и поняла, когда заглянула в недра холодильника.

Теперь я знаю, что такое предчувствие беды.

С улицы раздаются голоса соседей. Мы с ними знакомы, хотя и редко пересекаемся. Единственный день, когда они все толпой вываливают на улицу, это День независимости. То же самое произойдет, если случится быть землетрясению.

На этот раз мы все – родители, я, Гарретт – выходим на улицу. Соседи стоят, обмениваясь странными взглядами, как будто ждут друг от друга указаний, как им себя вести, или же, по крайней мере, подтверждения того, что то, что происходит, происходит на самом деле.