Алессио Форджоне - Неаполь, любовь моя

Крики стали еще громче, кто-то вскочил со своего места.

Только я сидел молча, потеряв голову от любви.

Потом подошел к стойке и попросил маленькую бутылку «Перони», матч скользил по накатанной до тех пор, пока Кальехон не сошел с ума и не подыграл себе рукой, притом намеренно. Арбитр назначил пенальти, игрок «Болоньи» установил мяч на одиннадцатиметровой отметке и посмотрел на вратаря. Вратарь сначала отбил мяч, а потом зафиксировал его. Все заорали, но Кальехон сфолил и заработал удаление.

Синьор, сидящий в первом ряду у телевизора, повернулся и посмотрел на остальных. Поднял бокал с вином:

– Как-то странно все это: пью я, а пьянеет Кальехон?

Ведем в два мяча, у «Наполи» на одного полевого игрока меньше, чем у соперника, надолго нас может не хватить.

Я сделал большой глоток пива, и мне захотелось курить. Мертенс перехватил мяч в центре поля, отдал его Инсинье, тот передал пас назад, Мертенс бросился вперед, чтобы перехватить длинную передачу к воротам.

– Ну, ну, – твердил кто-то, подгоняя его.

Игрок «Болоньи» толкнул его, и Мертенс упал.

– Ну! – заорали все, арбитр услышал их просьбы и показал красную карточку.

Мертенс взял мяч, установил его. Сорвался с места, сперва он, потом мяч, который не полетел в стенку, а скользнул вбок, потом к вратарю и перелетел через него.

3–0, число игроков на поле равное.

Все ликовали, а я молчал. Взял пиво и вышел покурить в одиночестве.

Закурил и почувствовал, что я что-то значу. Я застрял в паутине разрушенного города, в котором музыка мертва, кинематограф мертв, литература мертва, а я, тоже не особенно хорошо себя чувствующий, наконец нашел что-то живое, сильное, боеспособное, то, что может схватить тебя, изнасиловать и бросить на землю твой труп, если захочет.

Этот второй «Наполи», времен Сарри, со своей гармонией, синхронностью движений, был самым сильным составом «Наполи» из всех, что я помнил. Мимо меня проходили люди, но я их не видел, потому что с головой погрузился в прошлое, повторял имена нападающих, которые играли в паре в атаке в разные годы, и получалось, что «Наполи» Сарри действительно самый сильный. Сильнее даже того, где играл Марадона, потому что в составе того «Наполи» был Марадона, но, кроме Марадоны, никого не было. Или, по крайней мере, мне так казалось, потому что я не застал то время, а матчи смотрел на видеокассетах. Я помнил только, как мы праздновали выигрыш второго скудетто. Или, может, я и не видел этого, но мама столько раз об этом рассказывала, что в какой-то момент у себя в голове я увидел фильм. Вот я, четырех лет от роду, держу маму за руку, пока мы стоим у дороги. Перед нами виа Джустиниано, проезжающие машины сигналят, кто-то играет на трубе, кто-то орет, наполовину высунувшись из окна, кто-то размахивает флагом, камера отъезжает назад, показывает наши спины, многоквартирные дома, перед нами расстилается район Трайяно и будущее, более-менее светлое и не такое уж далекое. Я поворачиваюсь к маме, улыбаюсь ей, растерянный и смущенный всем этим шумом и буйством красок. Она улыбается в ответ, потом камера возвращается на прежнюю точку за нашими спинами и удаляется, открывая вид на праздник, многоквартирных домов становится все больше и больше, они красные и высокие, камера удаляется – дальше, дальше, пока наши с мамой фигуры не превращаются в крошечные точки на сером асфальте, в окружении красных домов и лазурного неба. Лазурный Неаполь, с маленькими белыми облачками. Белыми, как детские шортики. Так все и было.

Я направился к центру улицы. Остановился в начале спуска, посмотрел на пьяцца Монтеоливьето и белый фонтан. Он был подсвечен фонарями и ночью становился оранжевым. На бортиках сидели дети. Я увидел их маленькие фигурки. Вздохнул.

– Vámonos! Vámonos! [11] «Идем, идем!» ( исп. ) – закричал кто-то, но улица осталась, как и раньше, пустой.

Я повернул к выходу с площади. Низкие дома теснились до самой пьяцца Джезу, вдоль улицы стояли столики у баров и пиццерий, тишина. Черная мадонна на обелиске в центре площади наблюдала за мной. Я собрался было уйти, но остановился, потому что почувствовал – сейчас что-то произойдет. Закрыл глаза, снова открыл, посмотрел на спуск, прищурился, чтобы лучше видеть, и первое, что я заметил, было ее пальто цвета верблюжьей шерсти. Она держала руки в карманах. В ложбинке ее спины мое воображение дорисовало рюкзак, а когда она подошла ближе, я увидел, что на ней джинсы с дырками на коленях. Потом увидел ее каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, ее брови – великолепные, губы – великолепные, нос и скулы – тоже великолепные, она скользнула по мне взглядом, и этой секунды ей хватило, чтобы оценить меня, и в эту же секунду я почувствовал, что я здесь, живой и испуганный.

Она прошла мимо. Стала подниматься на холм, и все для меня снова стало как раньше.

Я осознал, что больше всего в жизни мне не хватало не просто любовных утех, а ее.

Я попался на крючок и сделал первый шаг за ней. Мы поднялись на холм, потом перешли площадь, она впереди, я сзади. У нее на спине и в самом деле был черный рюкзак. Началась виа Бенедетто Кроче, фигуру девушки проглотили дома, а следом за ней проглотили и мою фигуру. Мы шли вместе, но на расстоянии друг от друга. На пьяцца Сан Доменико прошли мимо витрины бара, и я увидел, что «Болонья» забила, но теперь меня это не интересовало, я думал о другом, например о том, что ей сказать. Я никогда не знакомился с женщинами на улице и подумал, что сейчас отличное время начать, и дома придвинулись ближе, окрасив все в черный цвет. Мопед проехал сперва мимо меня, потом мимо нее, и она обернулась посмотреть на него, а потом мы услышали радостные вопли, и стало понятно, что «Наполи» снова забил. Она подняла голову, чтобы посмотреть, кто там кричит с балкона, и я увидел ее профиль, маленький носик – само совершенство, мне захотелось откусить его, оторвать, сделать из него амулет, чтобы всегда носить в кармане.

Она повернула направо, на виа Дуомо, край пальто колыхался, как в танце. Я подошел ближе, но по-прежнему не знал, что сказать. Пиво, плескавшееся в желудке, перетекло в грудь и взорвалось там. Я закурил, чтобы перебить табаком запах алкоголя. Отвлекся, пока прикуривал, и столкнулся с ней на краю тротуара, где она остановилась подождать просвет в потоке машин. На другой стороне дороги был собор, желтый, как и мы, она сперва смотрела туда, а потом перевела взгляд на меня.

Я был не готов к этому.

– Ты – самая красивая девушка Неаполя, который ведет 4–1 в Болонье, – сказал я ей.

Она улыбнулась, потом рассмеялась.

– Спасибо, – сказала она, отвернулась и перешла дорогу.

Голос у нее был глубокий, чувственный – безупречный.

Я ускорил шаг и пристроился сбоку от нее. Она посмотрела на меня, словно вынося обвинительный приговор.